Елена Гордеева - Не все мы умрем

Пока Ивана оперировали, двое из «Форда» бродили в сквере за оградой Склифосовского, ожидая результат. Иван умер.

Сторожем в морге института Склифосовского служил узбек, точнее, каракалпак по имени Джерабай. Название всем известной травы «зверобой» произошло именно от искаженного «джерабай», что значит по-тюркски — «целитель ран». После завоевания Сибири Ермаком зверобой собирали, сушили, терли в муку и присылали в Москву «по пуду на всякий год». Здесь считали его травой от девяноста девяти болезней. Вот кто таков был Джерабай, который приехал в Москву двадцать лет назад.

Когда двое из «Форда» позвонили ему в дверь, было уже темно.

Из морга раздался певучий голос кочевника:

— И кто там?

Один юркнул в сторону, лицо второго округлилось, сплющилось и заблестело, как у Джерабая, глаза превратились в щелочки, и он ответил так же певуче:

— И твой брат.

Братьев у Джерабая было много — половина Каракалпакии, вторая половина — сестры, и, приезжая Москву, все они коротали ночи в морге НИИ Скорой помощи. Поэтому маленькое окошечко в двери тут же открылось. Древняя Русь и Великая степь смотрели друг на друга сквозь мглу веков.

— И не узнаешь? Я от Батыя.

— От какого Батыя? Из Тактакупыр?

Сложная задача встала перед новоявленным братом — повторить Тактакупыр он бы не смог, поэтому только кивнул. Но и этого было достаточно, чтобы двери морга гостеприимно распахнулись. «Степное уложение» Чингисхана сработало и здесь.

— И это кто? — спросил, слегка опешив, Джерабай, отступая и указывая на второго.

Второй поднял баллончик и прыснул «целителю ран» прямо в лицо. Джерабай повалился как куль.

— Готов!

Братья-каракалпаки тут же подхватили сторожа и потащили в зал ожидания, где на оцинкованных столах лежали трупы. Ивана нашли сразу же, потому что он был даже не укрыт. С Джерабая стянули брюки, пиджак, рубашку, голого положили на стол и прикрепили бирочку с номером, под которым значился неизвестный с огнестрельными ранами. А Ивана одели в одежду сторожа, зажали с обеих сторон, и втроем, как подгулявшие друзья-хирурги, качаясь, прошли через проходную Склифа, ворча для правдоподобия:

— Эх ты, Вася! Пить не умеешь!

— Ноги, ноги переставляй! — покрикивал второй.

Но «друг» был настолько пьян, что ноги волоклись, а голова свисала.

Синий «Форд-скорпио» дожидался их за углом.

А Джерабай провел ночь в степи под открытым небом. Ему снилось, что он перепил кумыса, а в юрте душно, кусают блохи и он вышел на свежий воздух подышать. Климат в степи резко континентальный — днем жара, ночью холод. Лежа на земле, Джерабай замерз так, что члены не слушались. А кругом тишина, темнота, звезд не видно. А запах! — так пахнет только степь. Под утро Джерабай совсем закоченел, посинел, как Арал, но от кумыса так и не очнулся.

Утром врач-патологоанатом не мог до сторожа достучаться. Ругаясь, он сходил за запасным ключом и открыл дверь. Джерабая нигде не было.

«Совсем оборзел. Напился и ушел». — Врач заглянул в книгу, — из новых поступлений был только один неизвестный, предстояло определить причину смерти, — потом натянул резиновые перчатки, надел передник, взял в руки скальпель и, примериваясь, кольнул синюю грудь острием.

К изумлению анатома, труп вскочил и побежал прочь, как от магистра черной магии.

Евгения покинула офис налегке. На плече у нее беззаботно болталась миниатюрная дамская сумочка. В такую сумочку даже видеокассета Е-300 не войдет. Стройная женщина в голубом костюме шла по Гоголевскому бульвару, заходя во все магазины по пути. Герман проводил ее до дому, оставил наружку и вернулся в офис.

Евгения поднялась в квартиру, включила свет, переоделась в какой-то немыслимый балахон, ярко, как Таечка, накрасила губы, натянула на голову седой парик свекрови и стала ждать на лестничной площадке между вторым и третьим этажом оказии. Оказия случилась скоро — в виде компьютерщика с четвертого этажа и овчарки, которую он вывел гулять. Евгения тут же вцепилась в него мертвой хваткой, повисла на руке и защебетала что-то там об интернете, о проблеме искусственного интеллекта, об апокалипсисе, который ожидает человечество, и прочей белиберде; компьютерщик только успевал ее успокаивать. Так они вывалились из подъезда.

Мужчина в «копейке» поднял глаза наверх — свет в квартире на шестом этаже горел. И вообще, это беременное пугало в балахоне никак не напоминало ему объект наблюдения.

Во дворе дома Евгения незаметно рассталась с компьютерщиком и вдоль темной замшелой стены Зачатьевского монастыря вышла на набережную. Подняла руку.

— На Спортивную, — сказала она водителю, садясь в машину.

На метро «Спортивная» жил Матвей Иванович. Старик тут же вынес ей пакет и доложил, что письмо отправлено. От метро до дома Мокрухтина она шла пешком. Приложила магнит к сенсору подъезда, поднялась на пятый этаж, вынула ключи, открыла пустую квартиру за сейфовой дверью и вернула архив на место. Все! Теперь скорее домой.

Компьютерщик все еще гулял во дворе с собакой. Так же втроем они зашли в дом. Вот и вся проблема искусственного интеллекта.

А Герман в это время осваивался в кабинете Евгении. Все другие помещения он сразу отверг, потому что к архиву у нее должен быть свободный доступ. Но маленький сейф в углу был пуст, а в письменном столе масса бумаг со странными названиями. Он с удивлением рассматривал «Геополитические последствия стратегических интересов России в районе проливов Босфор и Дарданеллы». Бред какой-то! Но это был не бред, это была статья, предназначенная для журнала «Вопросы философии». Начиналась она с описания военных действий русской армии в этом регионе в период Первой мировой войны, а кончалась анализом косовских событий. Герман отложил статью.

Еще одна рукопись: «Апокалипсис нашего времени». И ниже название в скобочках: «После дождя». Над ней она работала.

Он читал о Всемирном потопе, который помутил разум людей, о Ное, который собрал всякой твари по паре и наивно решил, что спасет таким образом старый мир, но уже его сыновья Сим, Хам и Иафет выбрали каждый свою дорогу и презрели волю отца. Читая, Герман думал, что это еще дальше от Мокрухтина, чем геополитические последствия. Разглядывая пометки на полях, сделанные ее рукой, он видел зеленые безмятежные глаза, и опять ему закрадывалась в голову мысль, что Евгения Юрьевна Смолянинова стоит за его спиной и смеется, как тогда в букинистическом.

«Ну не могли, не могли эти зеленые безмятежные глаза совершить такое банальное преступление! Ну никак не укладывается это в голове! — Герман чувствовал, что он уговаривает сам себя. — Ну если она даже и не убивала, то архив изъяла точно она. Больше некому. Где архив?»