Елена Гордеева - Не все мы умрем

Продолжая целоваться, они склонились на диван. Руки Михаила Анатольевича гладили ее тело под тканью льняного платья. Груди у нее были большие, мягкие, не такие, как у Женьки, мелькнуло у него в голове, и Женька никогда не обнимала его так крепко ногами, никогда так крепко не прижимала его к себе… Это было последнее сравнение с женой, а дальше сравнивать ему было не с кем, потому что все его сознание заполнила Зинаида Ивановна, Зина, Зиночка-а… А-а-а!.. Это было как вздох томления по воздуху, по свободе, как будто до этого времени ты задыхался, дышал вполгруди и вдруг вздохнул полными легкими. Вздохнул и замер от счастья — в раю.

Зинаида Ивановна, лежа под ним, улыбалась сквозь слезы и ласково гладила его пониже поясницы: слава богу, он ранен не туда…

А потом, уже стоя под душем, Михаил Анатольевич мучился:

«Ну какая же я свинья! Нашел время для адюльтера! Да еще с кем — со свидетелем! Что сказать Женьке? Ведь она тут же почувствует».

— Михаил Анатольевич! Вы отбивные будете? — спросила из-за двери Зинаида Ивановна, хлопоча на кухне.

— Буду! — буркнул Михаил Анатольевич и выключил душ.

За столом они старались не смотреть друг другу в глаза. Михаил Анатольевич ел отбивные, кстати сказать, очень вкусные:

— С чем это мясо?

— Нравится? — просияла Зинаида Ивановна. — Это кумин, такое пряное растение из Индии. Я люблю ходить по рынкам и всегда покупаю разные специи. Они украшают жизнь.

Михаил Анатольевич обратил внимание на то, что на столе стояли какие-то диковинные деревянные груши, заткнутые пробочками из кожи.

— А это что?

— Ой! Это такие маленькие среднеазиатские тыковки. Вы были в Самарканде? Город такой пышный-пышный. Видели дворец Тимура? Вот перед самым дворцом продают эти тыковки. Когда они высыхают, в них насыпают специи. — Она стала поочередно поднимать тыковки и трясти. — В этой соль, здесь кумин, в этой карри, а сюда я насыпала красный перец, очень жгучий. Хотите попробовать?

Михаил Анатольевич все с удовольствием пробовал. Было очень интересно, очень любопытно жила эта женщина, в свое удовольствие, с тысячью разных мелочей, все собирала в свой дом, как пчелка, и о каждой мелочи с радостью рассказывала ему. Казалось, вся ее жизнь состояла из этих мелочей и все эти мелочи она спешит передать ему, поведать о всех своих привычках, о том, что она любит, чего не любит, как жарит котлеты и лук, а потом все смешивает. Чепуха? Болтовня? А Михаил Анатольевич отдыхал. Ему было с ней необыкновенно легко. Некоторые люди терпеть не могут канареек в клетках, а другие, наоборот, без канареек жить не могут, у них потребность слышать, как те в неволе поют.

Однако пора приниматься за дело. Михаил Анатольевич поел, Зинаида Ивановна, стоя спиной, мыла посуду, часто оборачиваясь и улыбаясь.

— Зина… Зинаида Ивановна…

Она обернулась:

— Лучше Зина.

— Нам пора уходить. К кому тебя еще можно отвезти? Кроме той подруги, у которой ты жила, у тебя есть кто-нибудь?

Через час они вышли из подъезда, и Михаил Анатольевич нес ее чемодан.

Теперь, когда Болотова мертва, Евгении нужно убить ее во всех отношениях, в том числе и в нравственном. В некотором смысле это самая страшная смерть.

Но она передумала посылать дискету в Генпрокуратуру. Те получат, просмотрят и дело замнут — честь мундира дороже. А вот если этот спектакль покажут по центральному телевидению, то будет скандал.

У себя в компьютере она отыскала домашний телефон корреспондента Бережного, репортаж которого об убийстве Болотовой видела по телевизору. Но как передать ему дискету? Отправить бандеролью через Матвея Ивановича? Но Матвей Иванович, сдавая бандероль, запомнится в момент. Одна борода чего стоит! Установить, с какой почты прислали, для Соколова — семечки. Опять с той же самой, Г-48, около метро «Спортивная». И старик приведет Соколова прямо к Евгении: вот, значит, у кого архив!

Вчера Соколов потерял двух боевых слонов. Он понимает, что не Евгения убрала его громил и не ее муж. Соколову нужно узнать — кто? Естественно, он сядет ей на хвост. Но и Ежик не снимал с нее наблюдения, в этом она тоже уверена.

Итак, рассуждала Евгения, что мы имеем? Дано: наружка Ежика знает, что за мной будут следить. Наружка Соколова не знает про наружку Ежика. Я знаю про ту и другую наружку. Что требуется доказать? Доказать ничего не требуется. Требуется отправить дискету.

— Таечка, если меня будут спрашивать, я на объекте. — Евгения взяла сумочку с дискетой и вышла во двор к машине.

— Ну, родненькая, — погладила она «Оку» по крыше, — не подведи.

«Ока» радостно бибикнула и выехала на Гоголевский бульвар. Евгения знала, что за ней должны были следовать сразу две машины. Но какие — разве в этом потоке разберешь? На набережной было тоже битком.

В толпе машин она медленно двигалась по Волгоградскому проспекту, далее по Люблинской улице, и вот наконец Евгения у знакомого шлагбаума перед въездом в Кузьминский парк. Совсем недавно она была здесь с господином Сморчковым, с двумя боевыми слонами, с шефом…

А сейчас за ней два «Москвича». Увидев их в заднее стекло, она удовлетворенно усмехнулась.

Так же, как и тогда, стоят мильтоны, перед будочкой пасется лошадь, шлагбаум закрыт. Два «Москвича» остановились поодаль, делают вид, что они не за ней. Один из них Соколова, а другой Ежика. Теперь они друг друга увидели. Теперь Соколов будет знать, кто убрал его боевых слонов.

Евгения показывает в окошко свой пропуск в рекреационную зону. Мильтон делает под козырек, и шлагбаум поднимается. Едва «Ока» проскальзывает под ним, как две машины тоже трогаются с места и устремляются под шлагбаум, но мильтон рвет его вниз:

— Пропуск!

Первый «Москвич» разворачивается и, ломая кусты, объезжает шлагбаум. Второй — за ним. Мильтон — к лошади. Другой мильтон выскакивает из бытовки, свистит им вслед и бросается к милицейской машине.

Впереди едет Евгения. Слева забор, справа забор. Потом лес. Слева сосны, справа сосны. Сзади один «Москвич», за ним второй «Москвич», потом скачет лошадь, за лошадью милицейская «пятерка» с сиреной. Гуляющие в испуге шарахаются. А Евгения делает вид, что ничего не видит. Ничего такого не происходит, она просто едет по служебным делам. Вот, например, пруд, на нем уточки-ассигнации плавают, лебеди в домике живут. Так она доезжает до выезда из парка — только с другой стороны. Здесь нет шлагбаума, здесь и мильтонов нет, здесь слева пруд и справа пруд, а посередине дорогу преграждают бетонные надолбы. Такие мощные пирамидки стоят, чуть ли не танковые заграждения.

Евгения бросает взгляд в зеркало заднего вида и мурлыкает себе под нос: