Ирина Асаба - Бриллианты в шампанском

— Да! На Байконуре, красные такие! — еще больше воодушевился мужичок.

— Тюльпаны? — прятала Лера улыбку.

— Тюльпаны, тюльпаны! Вот когда мой лучший друг, Юрка Гагарин, полетел, я его провожать поехал. Так на том поле луковку вырыл. С тех пор как на них смотрю, все Юрку вспоминаю. Едрить… опять меня кто-то толкает. Эх, девочки! А Сережку Есенина помните? Тоже корефан мой. Клен ты мой опавший, клен заиндевелый… Это он про меня написал.

Тут уже весь салон не выдержал: кто-то украдкой улыбался, кто-то навзрыд захохотал. Лера бы и дальше слушала эти перлы, но автобус подъехал к метро, и пассажиры, словно муравьи, волной потекли из дверей, увлекая ее за собой. Настроение улучшилось. «Жива Россия! — думала Лера. — Пока смеемся, жить будем!»

Лера жила в коммунальной квартире. Когда-то она вся принадлежала ее родителям. Жили нормально, не бедно, не богато. Когда Лере исполнилось семнадцать, случилось непоправимое: ее родители разбились на машине. Она долго не могла понять, что осталась одна. Стараясь ни о чем не думать, как-то сдала экзамены в школе. Потом умудрилась с первого раза поступить в институт. И только когда в квартиру стали подселять чужих людей, она окончательно поняла, что осиротела. В маленькой комнатке стала жить бывшая проводница поездов дальнего следования тетя Вера, в большую въехал пятидесятилетний Павел Александрович. Тетя Вера оказалась палочкой-выручалочкой. Она будила Леру сначала в институт, потом на работу, давала взаймы хлеб, сушила ее варежки и сапоги. Да и вообще за эти десять лет она стала для нее родным человеком. Павел Александрович жил своей жизнью, в которую женщин не допускал. Тетя Вера говорила про него, что он бывший цеховик, отсидел семь лет, жена и дети от него отказались. При таком раскладе становилось понятно, почему он так угрюм, нелюдим и невесел. Но даже несмотря на хмурость бирюка Павла Александровича, атмосфера в квартире была домашняя. Сосед доплачивал тете Вере, и она, по очереди с Лерой, мыла полы, сантехнику, плиту. ЖЭК два года назад сделал им ремонт. В квартире было чисто и уютно.

Когда Паншин появился в ее жизни, то, по какому-то стечению обстоятельств, встречаться стали у нее. Соседи молчаливо приняли его, терпели скрипение старого дивана, ночные хлопанья двери. Когда Лера объявила соседям, что с Паншиным она встречаться больше не будет и что ждет от него ребенка, которого собирается воспитывать одна, реакция была разной. Тетя Вера утирала реденькие слезинки, застывавшие в уголках глаз, словно сконденсировавшаяся влага на потолке в ванной. Павел Александрович почему-то обрадовался, похлопал Леру по плечу и воскликнул:

— Есть женщины в русских селеньях!

Через несколько дней он купил детскую кроватку.

— Не бойся, не бросим, — сказал он Лере, задумчиво глядя через окно на летний вечер.

Тетя Вера оберегала Леру от трудностей быта. Не давала ничего делать. Собрала старые простыни по всей квартире, нарезала из них пеленок, обметала, прокипятила, нагладила. Детскую одежду, которую приносила с работы Лера, тоже привели в порядок. Приданое заняло целый шкаф.

Лера ходила в кино, театры, на выставки. Музей изобразительных искусств имени Пушкина заряжал ее энергией, давал заряд бодрости, создавал настроение. Рассматривая полотна старых мастеров, она ощущала покой и удивление. Лера поражалась совершенству линий, волшебству цвета, пронесенному сквозь века, выверенности композиции, где нельзя было ничего прибавить или убрать. Она удивлялась художникам, создавшим эти шедевры. Почти все они были с нелегкой судьбой, а несли в этот трудный мир своим далеким потомкам ГАРМОНИЮ.

Лера по мере прибавления срока стала мягче, женственнее. Казалось, это она сама сошла с полотен Микеланджело и Леонардо. Нередко она присаживалась на стул, заботливо подставленный смотрителем, и, держа руки на животе, подолгу могла любоваться картиной. Ребенок уже начинал шевелиться. И не было в ее душе в такие минуты ни тревоги, ни страха.

Как-то вечером, по обыкновению чаевничая с соседями, она спросила Павла Александровича:

— Скажите, а правда, что вы сидели в тюрьме?

Сосед зябко передернул плечами и не отвел глаз от размокшего сухарика на блюдце.

— Не хотите вспоминать, не надо. Я понимаю, это запретная тема.

— Отчего же? — наконец он поднял на нее глаза. — Просто я стараюсь об этом забыть… Ну, да ладно. Так и быть. Но это долгий разговор. В двух словах не расскажешь. Готова слушать исповедь?

Лера кивнула и привалилась к холодильнику.

— Помнишь, — обратился он почему-то к ней одной, не обращая внимания на тетю Веру, — помнишь, в свое время были очень модными люстры «каскад»? Делали их цеховики. Из пластмассы, которая изготавливалась за рубежом для фонарей самолетов. Потом перешли на материал попроще, отечественный — полистирол. И это цеховики. Колечки-недельки — они же. Вот и я по этой статье. В то время вышло постановление партии и правительства «О снижении налогообложения на промышленные предприятия в сельской зоне». Представляешь, до чего народ ушлый был? Вот тебе элементарный пример. Приезжают такие умельцы в какой-нибудь совхоз, ставят допотопный станок, регистрируют это как цех по производству полиэтиленовых пакетов. Потом едут на завод, закупают по оптовым ценам, предположим, по три копейки за штуку, тонны две пакетов, а потом от себя оформляют, будто изготовлены они были в совхозе, и пускают в продажу. Вот времена были! Вот годы! — Павел Александрович протер вспотевший от горячего чая лоб.

— А какие это были годы? — заинтересованно спросила Лера.

— Конец семидесятых. Это расцвет цеховиков. Считай до Олимпиады. Хотя цеха существовали всю жизнь. Цеха были инвалидные, при ДОСААФе и прочие. Вот, например, инвалидный шил джинсовые куртки. По документам проходило, что изготовили триста штук, на самом же деле шилось это не только в данном цеху, но и на крупной швейной фабрике более трех миллионов и отправлялось во все уголки России. Ты могла носить фирменную вещь с лейблами, фирменными пуговицами, а изготовлена она была подпольно. Все материалы были сэкономлены на крупных предприятиях. Завязано на этом была уйма людей. Фонды списывались на эти цеха. Бабки производство давало сумасшедшие. Причем не забывай, все ходили под дамокловым мечом. Хищение имущества свыше ста тысяч — расстрельная статья. А зарплата-то у народа семьдесят-восемьдесят рублей в месяц. В совке заработать существовала куча способов. Ну, элементарный пример. Классика! Человек приходит на текстильное предприятие и спрашивает: «Вам нужно вывозить немерный лоскут?» — «Нужно!» — обрадованно отвечают ему. «А сколько заплатите?» — не стесняясь, продолжает тот. Лоскут этот вывозился на свалки, и отправка стоила достаточно дорого. Он заключает с ними договор, проходит пятьсот метров по той же улице. Литейка. «Вам обтирочный конец нужен?» — «Нужен, нужен!» — «Хорошо, я буду вам его поставлять. А сколько платите?» — снова, не стесняясь, спрашивает человек. Заключает и с ними договор. Ему грузят на прицеп «Москвича» лоскут, который через пятьсот метров становится обтирочным конном, и он получает деньги по договорам и там, и там. Вот и вся работа. Причем заметь, он физически не работал! Светлая голова! Ты думаешь, на Гоголе «Мертвые души» закончились? Глубоко ошибаешься. Ведь основная проблема у производителей была какая? Как списать деньги. Зарплаты тех лет не должны были превышать ста двадцати рублей. И руководство всей страны чем занималось? Выдумывало фамилии для липовых договоров. Многие просто ехали на кладбище и переписывали с плит имена и фамилии.