Анна и Сергей Литвиновы - Сердце бога

– Сейчас быстренько поедим, с пылу с жару, оладий, а потом проводишь меня до станции. У вас ведь там имеется телефон-автомат? Я думаю, ваш великий ЭсПэ в сей час еще на работе?

– Если он в Москве, то часов до девяти-десяти сидит в кабинете точно. Если не на производстве, конечно.

Через полчаса они под ручку, похрустывая подмерзшими палыми листьями, пришли к станции. Вооружившись пятиалтынным, мама скользнула внутрь телефонной будки. Владик отвернулся, не желая подсматривать и подслушивать ее разговор с Главным конструктором. Антонина Дмитриевна не выходила долго – значит, и впрямь дозвонилась!

Наконец положила трубку на рычаг, вышла, хлопнула дверцей. Спросила у сына озабоченно:

– Как я выгляжу?

– Нормально. А что?

– Сергей Палыч обещал прислать за мной машину. Через пятнадцать минут – прямо сюда.

Сын не мог сдержать восхищения:

– Ну, мама! Ну, ты авантюристка!

И впрямь через четверть часа прямо к телефонной будке подрулил королевский «ЗИС» (Владик узнал его). Шофер даже вышел из машины и помог маме устроиться на задних сиденьях представительского лимузина. «Надолго я не задержусь», – царственно бросила Антонина Дмитриевна на прощание (ни дать ни взять вдовствующая королева!)

Ее свидание с Королевым, бывшим коллегой довоенной юности, впрочем, затянулось. Явилась мама, когда сын уже позевывал под одеялом. Обратно доставил тот же «ЗИС» – Владик видел лимузин сквозь просвет занавесок. Вот ведь праздник для хозяйки тети Дуси – почти такой же, как Галину с генералом застукать: полноценная пища для разговоров и размышлений.

Антонина Дмитриевна скинула ботики, повесила на вешалку пальто. «Мама, я постелил тебе на диване», – сказал Владик, не вставая. «Спасибо, сынок». – Она подошла и села к нему на кровать – совсем как в детстве. Положила ладонь на лоб, погладила по волосам. Чтобы не рассиропиться, он, усмехаясь, сказал:

– А от тебя коньячком попахивает. Ай-яй-яй, что скажет Аркадий Матвеевич.

– Да, Серенчик предложил выпить по рюмочке. Неудобно было отказаться.

– Ну и как вы с ним поговорили?

– Он был мил. Любезен. Даже галантен. Постарел, конечно. Все мы не молодеем… Эх, знаешь, я ведь и тогда, в тридцать пятом, знала, что Королев наш далеко пойдет. Но он даже превзошел мои ожидания. Каким делом он руководит! Какое у вас огромное хозяйство! Кстати, он приглашал меня на работу. Сказал, что в библиотеке он для меня место всегда отыщет. А может, и посерьезнее работенку даст. И с жильем обещал помочь!

– Прекрасно! Переезжай! Будем рядом.

– Что ты, сыночек, в мои годы судьбу не меняют. А потом – на мне бабушка. А Аркадий Матвеевич? Он с таким трудом нашел место в нашем Энском тресте и теперь там на очень хорошем счету. Знаешь, репрессированным не так просто устроиться на работу… А квартира наша прекрасная в Энске? Нет, вряд ли я поеду.

– А что с твоим делом? С Флоринским?

– Флоринский очень плох. Множественные ожоги, третьей-четвертой степени – чуть не семьдесят процентов. Врачи считают, вряд ли выживет, – слезинка скатилась по ее щеке. – Но Серенчик – ой, Сергей Павлович – заверил меня, что он сделает все, чтобы ты к нему в госпиталь попал.

– Мама, скажи, почему такая необходимость, чтобы я навестил Флоринского в Бурденко?

– А ты что, – Антонина Дмитриевна посмотрела на сына грустно-грустно, – еще не понял?

– Не-ет, – протянул Владик.

– Он твой отец.

За десять месяцев

до описываемых событий

1 января 1960 года,

квартира Флоринского в Подлипках

Юрий Васильевич втащил уже собравшуюся уходить Антонину Дмитриевну в квартиру, запер за ней дверь. Ошеломленные Владик, Галя и девушка Флоринского по имени Нина остались на лестничной площадке. Однако Иноземцева нимало не удивилась. Она всю новогоднюю ночь, едва встретила после двадцатипятилетней разлуки своего бывшего друга, ожидала от него чего-то подобного.

– Узнаю тебя, Юрочка, – усмехнулась она. – Ты все такой же авантюрист.

– Снимай свое пальто и боты.

– Зачем?

– Поговорим.

– О чем, Юрочка?

– Для начала об Иноземцеве. Он мой сын?

– Мы с тобой встретились в Гаграх в августе тридцать четвертого. Владик родился в мае тридцать пятого. Считай сам. Впрочем, я не настаиваю. У него в графе «отец» прочерк. И отчество у него в честь деда – Дмитриевич. Он, да и я, худо-бедно, а двадцать пять лет без тебя прожили. Дальше тем более справимся.

– Боже мой, Тоня! Речь не об этом! Почему ты мне тогда не сказала, что беременна?!

– Это что-то изменило бы?

– Кто знает. Но, скорей всего, да.

– Юрочка, мне не нужна от тебя никакая милость. Ни тогда не нужна была, ни сейчас тем более.

– А ты строгих нравов. И была, и осталась.

– Строгих? – грустно усмехнулась она. – Я отдалась тебе безо всякого брака, после недели знакомства на курорте. Очень ты пленил меня своими рассказами о звездах и межпланетных путешествиях и стихами Пастернака и Цветаевой. Дура была. Ведь примчалась к тебе потом в Ленинград. Девица – приехала сама, в другой город, к молодому человеку! Куда дела свою гордость? Мама до сих пор не знает. А узнала бы – убила. Ты это оценил? Чего тебе еще было надо, если даже мой приезд не подействовал? Значит, если б я тебе тогда, осенью тридцать четвертого, сказала, что жду Владика, ты бы опомнился и попросил моей руки? Смешно! Все прошло, Юрочка, пройдено и забыто. И нечего нам сейчас ворошить старые угли, все давным-давно сгорело.

– Как ты жила эти годы, Тоня?

– Как я жила? – снова вздохнула она с печальной улыбкой. – Трудно жила, как вся страна. В тридцать восьмом, когда взяли Лангемака с Клейменовым и других руководителей нашего РНИИ, я в один день рассчиталась, схватила Владика, маму и умчалась в Энск. Боялась, что до меня тоже дотянутся. Но, слава богу, обошлось.

– А почему именно в Энск?

– Там мой дядя, брат мамы, работал тогда председателем горисполкома. Он давно нас звал. Выхлопотал жилье. Там и войну мы всю провели. Дядю на фронте убило, в сорок первом, он добровольцем ушел… А мы что? Эвакуированных к себе брали на постой, вещи на барахолке продавали, варежки для фронта вязали, лебеду с крапивой ели… Много чего было, Юрочка, всего не расскажешь.

– А меня репрессировали, знаешь? Как Королева, как моего бывшего ленинградского шефа Глушко. В первую зиму, на Колыме – каким я чудом жив остался, не знаю. Потом меня оттуда в шарашку перевели, в Казань. Благодаря тому и спасся. В шарашке-то полегче стало, с Колымой не сравнить. Там я в сорок четвертом с Королевым познакомился. Потом, в сорок пятом, мы с ним в Германии работали, «фау-два» осваивали… Да, ты права, всего не расскажешь – а ведь жизнь, считай, прошла… Ты сейчас одна?

– Нет, у меня хороший человек рядом, Аркадий Матвеевич. Про тебя я не спрашиваю. Вижу – ты до сих пор паришь.