Анна и Сергей Литвиновы - Сердце бога

После катастрофы руководитель комиссии по расследованию Брежнев сказал: «Наказывать никого не будем. Виновные сами себя наказали». С тех пор прозвучало множество ответов на вопрос «кто виноват?» – начиная от сугубо технических и кончая философскими. И самым ходовым стал один: виновата, мол, холодная война. Время, мол, было хоть и мирное, но почти военное. Шло соревнование двух систем. Гонка вооружений между СССР и США. То есть почти война. А война – она все спишет. Как пятнадцатью годами раньше Отечественная тоже списывала миллионы русских жизней.

Однако у Владика в итоге возник собственный ответ на вопрос, почему погиб его отец и другие лучшие русские люди.

И впрямь тогда все они, не жалея себя, делали ракеты. Прежде всего, чтобы с их помощью доставить ядерную или водородную бомбу на территорию Америки. Для того Королев и соратники создали ракету Р-7. (И только потом, лишь благодаря энергии и пассионарности Сергея Павловича, приспособили ее, чтобы запустить сначала первый спутник, потом ракеты на Луну, Белку со Стрелкой и Гагарина.) Но довольно быстро выяснилось, что королевская «семерка», может, и хороша для пропагандистских целей, но для того, чтобы постоянно грозить Соединенным Штатам, не подходит. Летает она на «чистых» компонентах: кислороде и керосине. Но кислород на стартовой позиции испаряется, и через сутки ракету надобно перезаправлять по новой.

Короче, Родине срочно требовалась иная межконтинентальная ракета, чтобы можно было ее поставить на постоянное боевое дежурство. А потом – упрятать в землю, в шахту. И такую ракету взялся делать академик Янгель в своем КБ в Днепропетровске. Питалась она ядовитыми высококипящими компонентами: несимметричным диметилгидразином и азотным тетраоксидом. Под нее на Байконуре в спешном порядке построили новый гигантский стартовый стол и циклопических размеров монтажно-испытательный корпус.

И тогда, двадцать четвертого октября шестидесятого года, очень спешили первый раз пустить ракету. Чтобы доложить Хрущеву. Чтобы у того появился новый козырь, чтобы стращать американцев и грозить им. Поэтому стартовые расчеты те самые погибшие солдаты и офицеры, а также испытатели и конструкторы, делали днем и ночью. А маршал Неделин, главнокомандующий ракетных войск стратегического назначения, показывая пример личного мужества и заинтересованности в успехе дела, сидел на стуле в двадцати метрах от заправленной ядовитым топливом ракеты.

А когда начались неполадки на заправленной ракете, единственным правильным решением было бы слить топливо, вернуть ракету в монтажно-испытательный корпус и спокойно во всем разобраться. А потом снова вывести Р-16 на старт. Однако людей охватил азарт. И чисто русская горячка, густо замешенная на «авось». И очень хотелось, конечно, добиться успеха, и вставить фитиль надменному Королеву, и доложить Никите. И потому – продолжали готовить пуск. Смертельно усталые и в буквальном смысле работая на слух, на глазок. Например, на слух подрывали пиропатроны, открывающие клапана в топливных магистралях. И тогда последовала цепь ошибок. Прошла ложная команда. Запустились двигатели второй ступени. Они разрушили баки первой ступени, ядовитое топливо разлилось по площадке, начался пожар. Многие сгорели заживо в первые секунды. Другие пытались убежать, превратившись в живые факелы.

Среди них оказался и Флоринский. Он, работник «хозяйства Королева», не должен был в тот день находиться на проклятой сорок первой площадке, но он приехал подписать какие-то бумаги. А может, бумаги лишь служили прикрытием, и он просто хотел полюбопытствовать, как идут дела у ближайшего королевского конкурента. Никто теперь ничего не узнает в деталях. Как не узнает никогда, что думали и что чувствовали в свои последние секунды те реальные, погибшие на старте молодые, красивые, умные мужчины.

Они пали жертвой амбиций – причем не своих. Других мужчин – руководителей страны, желавших, по словам Никиты, показать империалистам кузькину мать и похоронить капитализм. Как раньше гибли лучшие люди страны – ради паранойи Сталина. Или властолюбия Ленина. И станут гибнуть потом, по мановению пальца будущих вождей, не желающих, дескать, допустить НАТО вплотную к своим границам, – в Чехословакии, Афганистане или Новороссии.

Однако к пониманию того, что в России за последние сто лет всегда и во всем виноваты прежде всего недалекие, неумные, подлые, властолюбивые руководители, на которых нашей стране в свой последний век категорически не везет, Владислав пришел только через много лет. А тогда, в шестидесятом, он, несмотря ни на что, оставался правоверным комсомольцем и страшно гордился, что трудится ради повышения обороноспособности любимой социалистической Родины.

Флоринского похоронили в закрытом гробу на Немецком кладбище в Москве. Мама на похороны из Энска не приехала. На погребение пришли несколько руководителей ОКБ, но самого Королева не было – говорили, он уехал на полигон. У гроба плакали незнакомые женщины разного возраста. В редкой толпе шептались: вторая и третья жена покойного. Навзрыд рыдала бедная юная Ниночка.

У Владика было тяжело на душе. На поминки он не поехал. Сначала думали организовать тризну в Подлипках, на фабрике-кухне близ ОКБ, но потом из первого отдела поступила указивка: смерть не педалировать – на кладбище приглашать только самых близких, обойтись без долгих речей и других демонстраций. Поэтому Ниночка с другими женщинами устроили поминальный стол на квартире покойного.

День был холодный, но ясный, и Иноземцев решил пройтись в одиночестве до платформы Сортировочная. На душе было тяжело и муторно. Он так и не приучился покуда думать о Флоринском как о своем отце. Для него он оставался старшим товарищем, умным и веселым, и его было очень жалко.

Когда он проходил мимо церкви на Солдатке, там, видимо, закончилась служба. Расходились, крестясь, старушки – но были среди прихожан и прилично одетые молодые женщины, а также несколько солидных мужчин в пальто и шляпах. Один, смущаясь под взглядом Владика, юркнул в личный автомобиль. «Наверно, партийный, – подумал мимоходом молодой человек. – Стыдится – знать, начальник… Зайти и мне, что ли? Помолиться за невинно убиенного? Поставить свечку? Но как это делается? Да и неудобно мне, я ведь комсомолец». В храме он бывал раза три, в детстве, таскала бабка Ксения, и ему там не понравилось: темно, мрачно, страшно. К тому же Иноземцев твердо знал в свои двадцать пять лет: никакого бога нет и не было. Ноги сами пронесли его мимо учреждения для отправлений культа. Он оглянулся на колоколенку и вспомнил, как пару лет назад Флоринский витийствовал: излагал молодым инженерам-ракетчикам воззрения дореволюционного философа Федорова. О том, что колокольни церквей есть прообраз космических ракет. И цель человечества якобы воскресить всех живших ранее людей и отправить их ради вечной жизни в бескрайний космос. «Хорошо, когда было бы так, – горько усмехнувшись, подумал Владик. – Да ведь тоже байки, поповские сказки. А на деле Юрия Васильевича Флоринского, моего отца (как странно – отца!), не будет на Земле теперь уже никогда».