Анатолий Степанов - Парад теней

- Змея ты, Ксюшка, - вздохнул Сырцов.

- А что я такого сказала? - удивилась Ксения и распахнула глаза, а Дед чистосердечно заступился за девушку:

- Ты, Жора, зря на нее окрысился. Сказала, что пришло в голову, и все.

- Простодушное дитя пролепетало! - саркастически согласился с ним Сырцов. - Костика мне никак простить не можешь?

Махов встал и твердо заявил:

- Поднялись, бойцы! Мне в контору пора.

В дверях Ксения сказала:

- Извини, Жора, что я посуду не помыла.

Прощаясь с Маховым и Смирновым, Сырцов рассеянно откликнулся:

- В этой квартире есть кому посуду помыть.

- Тогда привет Дарье! - отозвалась совсем расшалившаяся Ксения уже от лифта.

* * *

Осторожно оттягивая перчатки, Дарья, стоя в дверях комнаты, серьезно осматривала вылизанное к ее приходу холостяцкое обиталище Сырцова. В коротенькой мальчиковой кожаной курточке, обтягивающих дорогих черных джинсах, с вольно разбросанными искусным парикмахером волосами, она была девочкой из парижского предместья. Весьма состоятельной девочкой.

Сырцов стоял за спиной, за компанию оглядывая свою любимую берлогу. Она резко обернулась и казенно сказала то, что обычно говорят в таких случаях:

- А у тебя уютно и очень мило.

- Ты курточку сними, - предложил он, увидев, что она справилась с перчатками.

- Сейчас, сейчас, - заторопилась она и, не давая ему возможности помочь ей, быстро скинула куртку, быстро вернулась в прихожую, быстро, встав на носки, повесила куртку на высокую (Сырцов под себя ее продумал) вешалку и, проверив руками прическу, спросила: - Они догадались, что я к тебе приду?

- И еще как! - заверил он.

- Ну и шут с ними! - отчаянно воскликнула Дарья.

- Ксюшка велела тебе привет передать.

- Змея, - вторя ему, констатировала Даша.

- Дурочка еще. Играется.

- Это я дурочка! - Она бесстрашно заглянула ему в глаза. - В гости к тебе набилась и пришла вот. Зачем?

- Просто так, - попытался ей помочь Сырцов. - Пришла, и слава богу. И слава богу, что без причины. Как добрые люди в гости друг к другу ходят.

Они разговаривали стоя. От неловкости.

- Друг к другу. - Дарья осторожно дотронулась указательным пальцем до его груди. - Ты мне друг, Георгий?

- Я тебе друг, - напористо, будто сомневаясь, подтвердил он. Ему неудобно было стоять, но пока правила поведения диктовала она.

- А я тебе подруга, да? - непонятно спросила Дарья.

- А ты мне подруга, - отчетливо выговаривая (начинал раздражаться), откликнулся он.

- Подруга, и все, - в сомнамбулической растяжке проговорила она.

Сырцов с солдатской прямотой разрубил гордиев узел:

- Давай выпьем, Даша. Со свиданьицем. - И, не дождавшись ответа, направился на кухню. Когда вернулся с подносом, она по-прежнему стояла. Садись, Даша. Неловко как-то стоя выпивать.

- Выпьем потом, если вообще выпьем. Я сейчас говорить буду, - с отчаянной решимостью заявила она. - Слушай меня внимательно, а когда надо будет, отвечай.

- Отвечу. За все отвечу, - попытался сострить он. Поднос поставил на журнальный столик и замер перед ней. Руки по швам.

- Я все понимаю, - начала она и замолкла. Он хотел шутливо восхититься этим, но, увидев, как нервно подрагивают ее пальцы, понял, что сейчас шутковать не следовало. Дарья вздохнула в последний раз и продолжила: - Ты тогда нес меня на руках. Но чтобы уложить пьяную идиотку, у тебя другого способа не было. Ничего другого не оставалось, как нести ее на руках. И слюнявые ее пьяные поцелуи пришлось вытерпеть...

- Даша! - крикнул Сырцов.

- Пока молчи, - потребовала она. - Ну а в последний раз, когда мы с тобой радиоспектакль для злодеев устроили, тем более все понятно. Ты, как профессионал, хотел, чтобы все было правдоподобно... И объятья, и поцелуи...

- Даша! - еще раз позвал он.

Но она не слышала. Глядя на нечто, находившееся за плечом Сырцова, она заговорила о главном. Для себя.

- Я действительно все понимаю, но поделать с собой ничего не могу. Понимаю, что все по делу, но поверить в это никак не могу и не хочу. Впервые за много лет у тебя на руках мне стало покойно и я почувствовала, что защищена от неожиданностей и бед. Ты меня целовал для записи, а я, когда ты меня целовал, забывала о записи. Да и обо всем другом забывала. Она высказалась, жалко улыбнулась, впервые за монолог посмотрев на него, и повинилась: - Прости меня за нахальный такой напор. Я навязываюсь, потому что по-другому не могу. Но если скажешь, чтобы я ушла, я уйду немедленно, Жора.

- Не уходи. Я тебя очень прошу, не уходи, - попросил он.

* * *

К девяти в больнице затихло. Константин уже два часа сидел в конце коридора восьмого этажа и через стеклянную перегородку опустевшего лекарственного закутка держал этот коридор в поле зрения. На прострел, во всю длину. Дежурная сестра сидела в нише, и ее не было видно, а богатырь Сема, особенно его толстые ляжки, просматривались отчетливо. Константин не думал, что просто сидеть на стуле- столь утомительное занятие. Сам виноват, ибо самолично устроил себе эту работенку. Но после смерти Севки Субботина им овладело неведомое беспокойство. Беспокойство и ответственность за безрукого пока и беспомощного поэтому прохиндея Борьку Гуткина. Сырцов, когда он рассказал ему о своих подозрениях, долго и искренне смеялся. По его прикидкам, Борька Гуткин в настоящее время ни на что и никому не нужен, и поэтому вся его затея с охраной загипсованного продюсера казалась Сырцову бессмысленной тратой времени. Может, и прав Сырцов. Только он никогда себе не простит, если с никчемным Гуткиным что-нибудь случится.

Следовало пройтись, посмотреть, что и как. Константин бесшумно открыл дверцу закутка и двинулся по коридору. Ворсистая толстая бордовая дорожка делала его шаги абсолютно неслышными. Сестра, читавшая любовный роман, не заметила его. Не заметил и богатырь Сема. Но по другой причине: он дремал, свесив голову набок и пустив слюну по подбородку.

- Спишь, мерзавец? - негромко, но резко задал вопрос Константин прямо в богатырское кумачовое ухо. Сема раскрыл до предела кроличьи глаза и, ничего со сна не видя, лихорадочно поискал правой лапищей пистолетную кобуру. Нашел, но и одновременно прозрел и узнал:

- Это вы.

- Это я, - согласился Константин. - А если бы не я?

- Виноват. И не заметил, как сморило.

- Надо замечать, Сема, - назидательно посоветовал Константин. - Как он там?

- А вы посмотрите.

- Не хочу, чтобы он видел меня, а то разволнуется, подумает невесть что...

- Да он спит! Я ему две таблетки родедорма дал.

Гуткин спал, вытянув перед собой гипсовые руки. Константин смотрел на него с умилением: вот ведь какой беспомощный, но он, Константин, беспомощного этого безусловно защитит. Поиронизировал над собой - а что остается делать? - и вышел к Семе. Зевнул. Сема подумал, что он это от нервности, и успокоил: