Анатолий Степанов - Заботы пятьдесят третьего года

- Здравствуй, Аля, - сказал человек и, взяв ее руку обеими руками, поцеловал. - Так и не удалось увидеть Ивана живым. Опоздал. Не по своей вине опоздал. Прости.

Алевтина Евгеньевна не понимала сначала ничего, потом поняла и поняла так много, что заговорила бессвязно:

- Ника, Ника! Ты разве живой? Да что я говорю: живой, живой. Счастье-то какое! А Ваня умер. Не дождался тебя. - И заплакала, опять заплакала.

- Утешить тебя нечем, Аля. Ивана нет, и это невосполнимо. Но надо жить.

- Тебя совсем освободили? - осторожно спросила Алевтина Евгеньевна.

- Выпустили по подписке. Буду добиваться полного оправдания. Продолжить человек не смог: налетел Алик, сграбастал его, приподнял, закружил, совсем забыв, где они находятся. Поставил на землю, полюбовался и поздоровался:

- Дядя Ника, здравствуй!

- Алик? - боясь ошибиться, узнал человек. - Господи, совсем вымахал!

Подошел Смирнов, пожал человеку руку.

- Здравствуйте, Никифор Прокофьевич!

- Спасибо тебе, Александр.

- За что?

- За то, что войну выиграл. За то, что дрался с фашистами вместо меня.

- Все дрались.

- А я не дрался. - Никифор Прокофьевич взял Алевтину Евгеньевну под руку, и они подошли к холмику, на который наводили последний глянец старички: лопатами придали могилке геометрическую правильность, воткнули в рыхлую землю палку с фотографией под стеклом.

Хваткие заводские представители умело ставили ограду.

Все. Уложили венки, расправили ленты с торжественными надписями, музыканты сыграли в последний раз.

- Всех прошу к нам помянуть Ивана, - пригласила Алевтина Евгеньевна.

Лабухи равнодушно вытряхивали слюни из медных мундштуков - это к ним не относилось. Остальные цепочкой потянулись с кладбища.

На кладбище казалось, что народу мало, а в квартире набилось столько, что молодым сидеть было негде. Алевтина Евгеньевна, Никифор Прокофьевич и немолодые приятели Спиридонова-старшего тотчас организовали свою компанию, представители составили свою, соседи со старого двора - свою. Молодые выпили по первой, и Смирнов тихо приказал:

- Смываемся, ребята. Не будем мешать старикам, помянем Палыча отдельно.

- Ко мне? - спросил Лешка.

- Нам бы просто вчетвером посидеть. Одним. А у меня как на грех, мать с рейса.

- Ко мне пойдем, - решил Виллен.

Саня предупредил Алика, и они незаметно исчезли из квартиры.

- Только у меня в дому ни хрена нет, - предупредил на улице Виллен.

- Купим, - успокоил его Александр. - Все купим. Я вчера зарплату получил.

- Ты не зарплату получил, а жалованье - поправил его Владлен Греков. - А зарплату получаю я. И тоже вчера получил. Тронулись, бойцы?

Зашли в гастроном у метро "Сокол", отоварились под завязку и пошли в Шебашевский, в маленький уютный бревенчатый дом с заросшим палисадником. Смирнов оглядел внутреннее помещение и оценил с военно-милицейской безапелляционностью:

- Бардак у тебя, Виля.

- Один живу.

- Бабу заводи.

- Завел. Но только я к ней езжу. Так удобнее. Да и сеструха скоро вернется.

- Где у тебя веник?

- Был где-то. Да только она и без стерильной чистоты вполне употребится.

- Хватит языком трепать! Леша, селедку почисть, банки открой, картошки навари! Володя, на стол накрывай, а ты, Виля, им покажи, где что лежит.

Смирнов снял кителек и принялся за уборку. Старательно мел пол, тряпкой собирал пыль, расставляя по полкам разбросанные книги. На одной из полок стоял фотопортрет, угол которого был перехвачен черной лентой.

- Кто это? - спросил Смирнов.

- Отец, - ответил Виллен.

- Там умер? Давно?

- Не знаю.

- Не знаешь когда или не знаешь, умер ли? - со следовательской дотошностью поинтересовался Смирнов.

- Оттуда живыми не возвращаются.

- Может, рано еще отца-то отпевать?

- Его, Саня, в тридцать седьмом взяли.

- Ты запрос в органы делал?

- Мать до своей смерти каждый год делала. Ни ответа, ни привета.

- А ты сейчас сделай.

- Какая разница - сейчас или тогда?

- Все же попробуй.

- Попробую, - сказал Виллен и стал резать хлеб.

Уселись, когда сварилась картошка в мундире. Рюмок не было, - стакан граненый, стакан гладкий, чашка, кружка. Но разномастность посуды не явилась препятствием для майора Смирнова, с военных лет он с точностью до грамма разливал на щелк. Налил всем, оглядел всех, невысоко поднял кружку:

- Помянем Ивана Павловича.

По иудейской неосведомленности Лешка полез чокаться. Смирнов тут же его осадил:

- Не чокаться, "Дитя Джойнт".

Выпили, выдержали паузу. После паузы Лешка позволил себе обидеться:

- Без антисемитских штучек не можешь? А еще милиционер!

- Я не милиционер, а майор милиции. И не говори глупостей.

Ни к селу, ни к городу Виллен наизусть прочел стишок:

В кафе сидел один семит

И жрал, что подороже.

Как вдруг вошел антисемит

И дал ему по роже.

- Во-во! - обрадовался Лешка. - Все вы такие!

- Леша, прекрати, - потребовал комсомольский работник Владлен.

- А что они?

- А они - ничего, - успокоил Лешу Виллен. - Сдавай по второй, Саня.

Саня сдал. Виллен подумал, покачал водку в стакане и предложил:

- За Альку, за Алевтину Евгеньевну, за Ларису, чтобы без Ивана Павловича жилось им так, как положено семье такого человека.

- Теперь чокайся, "ошибка Коминформа", - разрешил Лешке ехидный Смирнов. Чокнулись, выпили и Лешка сказал, отдышавшись:

- Называешься ты не майор милиции, а несусветная балда.

Александр довольно заржал. В дверь буйно забарабанили. Виллен крикнул так, чтобы было слышно во дворе:

- Не заперто!

Вломился Костя Крюков, брякнул свою бутылку на стол и проорал радостно:

- Вот вы где! А я уж и к Лехе забегал, и у Саньки проверил - нету вас!

- Ты почему на кладбище не был? - неодобрительно спросил Александр.

- Ты же знаешь, меня Алевтина Евгеньевна не любила. Все боялась, что я Альку ходить по ширме завлеку. Вот и решил - чего ей глаза в такой день мозолить.

Виллен разыскал еще одну чашку, Саня налил до краев, а Костя выпил.

- За упокой души хорошего человека, - сказал Костя, не закусывая.

- А что он тебе хорошего сделал? - непонятно спросил Виллен. Костя поставил чашку на стол, посмотрел на Виллена, как на дурачка, обстоятельно ответил:

- А то, Виля, что жил рядом со мной. Я не из книжек, а собственными глазами видел человека, который всегда и всюду жил по правде. И оттого я понимал, что живу не по правде. Вот и все, что он для меня сделал.

- Поэтому ты теперь щиплешь, слесаришь, - догадался Виллен.

- Фрезерую, - поправил его Костя.

И снова стук в дверь. Стук, и сразу же явление. Пришел Алик, уселся за стол, потер, как с мороза, руки.

- Что там? - потребовал отчета Смирнов.

- Удивительная штука! Разговорились старики, развоспоминались, смеются, ахают. И будто отец живой, будто с ними. Налей-ка мне, Саня.