Елена Басманова - Тайна черной жемчужины

Потом развернула узорчатую бумагу упаковки, перевязанную шелковой ленточкой: в белоснежной продолговатой коробочке она обнаружила хрустальный флакончик с духами. Духи назывались «Хрустальный Петербург». Визитная карточка, вложенная в посылку, свидетельствовала, что подарок послан коммерсантом и президентом фонда «Хрустальный Петербург» Раймондом Шлегером. На обратной стороне визитки было написано: «Увидев Вас, не страшно умереть».

Брунгильда рассеянно понюхала горлышко флакончика – там, где притертая хрустальная пробочка закреплялась желтой шелковой нитью, поморщилась и поставила подарок на столик. Она с трудом вспомнила элегантного господина, по-европейски сдержанного и аккуратного.

К театральному биноклю от Иллионского-Третьего прилагалась аляповатая визитка со словами: «Если Вы добродетельны и прекрасны, идите в монастырь».

Конфеты «Пети-Фур» и цветы от давнего, безнадежно влюбленного поклонника Ипполита Прынцаева, молодого ассистента профессора Муромцева и присланная дачным знакомым студентом Петей Родосским книжечка с забавным названием «Баскервильская собака», напомнившая о дворняжке Пузике, жившей летом у них на даче, а зимой у местной молочницы, – порадовали Брунгильду чуть больше, чем дары незнакомых людей.

Адрес, подписанный соученицами Брунгильды и ее старым педагогом Гляссером, а вместе с адресом – портрет Есиповой, гениальной пианистки, с ее собственноручной надписью в левом углу: «Верю в то, что слава русского пианизма в Ваших руках!» в другое время вызвал бы у Брунгильды бурный восторг. Но сегодня она только жалко улыбнулась.

– Скоро и. маменька вернется, а вы все еще нежитесь. Пора одеваться. – Глаша внесла в гостиную громадную круглую картонку, занявшую едва ли не половину поверхности столешницы.

Надпись на визитной карточке Арсения Апышко, совладельца хлеботорговой компании «Апышко и сыновья», выведенная каллиграфическим почерком, гласила: «Но чтоб продлилась жизнь моя, я утром должен быть уверен, что с вами днем увижусь я...» Брунгильда отложила трогательное послание хлеботорговца в сторону и протянула руку к незамеченной раньше изящной коробочке, стоящей между корзинами цветов с еще не разобранными визитками.

Она осторожно развернула сложенный бумажный листок, втиснутый под крышку крошечного деревянного ларчика: «Счастье – перед смертью прошептать Ваше волшебное имя... Глеб Тугарин». Сердце Брунгильды забилось учащенно, от внезапно нахлынувшего легкого головокружения она поторопилась опуститься на стул. Под крышкой покрытого резными узорами ларчика на красной бархатной подушечке лежала одна-единственная жемчужина – крупная, продолговатая, под сизыми прожилками которой угадывался внутренний, почти черный слой...

Мура застала сестру в гостиной около шестигранного столика. Та сидела в цветной утренней блузе поверх ночной рубашки, держа в руках деревянный ларчик с черной продолговатой жемчужиной, и не отрывала глаз от бумажного листка. Мура, мельком глянув на записку, разглядела только два последних слова: Глеб Тугарин. Она удивленно хмыкнула и недоверчиво воззрилась на сестру. Брунгильда так привыкла к поклонению мужчин, что ее душевные томления поразили Муру: она не узнавала свою выдержанную, здравомыслящую сестру. С большим трудом ей удалось вывести Брунгильду из сомнамбулического состояния, и, едва прислушиваясь к возбужденным рассказам Муры о возможном воскрешении мертвых, Брунгильда с ларчиком и тугаринской запиской в руках последовала к себе в комнату, одеваться...

За хлопотами, сборами и приготовлениями, кратковременными визитами знакомых незаметно пролетел день, и в ранний вечерний час члены семейства Муромцевых и доктор Коровкин с тетушкой Полиной расположились за празднично сервированным столом. Посредине его, окруженный круглыми блюдами со сладким кушаньем, продолговатыми блюдами с жарким и более длинными с холодными рыбными и мясными закусками, стоял бронзовый канделябр на несколько свечей. В окна столовой еще вливались сизо-синие сумерки, но свечи уже были зажжены.

Время от времени в столовую входила Глаша: она приносила вазы с фруктами и забирала постепенно освобождавшиеся тарелки.

Клим Кириллович чувствовал некоторую наэлектризованность в жестах, взглядах Брунгильды, в изредка произносимых ею словах, но причины ее нервической возбужденности не понимал. Возможно, виной тому было и освещение: трепещущие язычки горящих свечей отражались и блестели в хрустале, высвечивали декоративные фарфоровые тарелки, украшавшие стены столовой, бросали неясные блики на лица.

Перед ужином Брунгильда играла им «Мелодию» Рубинштейна, но как странно, как вызывающе бравурно! Лирическая тема звучала всплеском восторга и неуемной радости...

Подарок Клима Кирилловича и Полины Тихоновны – складное зеркальце в золотой оправе, повторяющей форму скрипичного ключа, – одобрили все Муромцевы. Мура откровенно любовалось изящными изгибами удлиненного нижнего крючка и верхней петельки, она сочла, что зеркальце можно не только держать на туалетном столике, или подвешивать к стене, но и носить в сумочке. Брунгильда обещала никогда не расставаться с зеркальцем.

– Оно будет моим талисманом, – пообещала она, укладывая его в почти игрушечный кожаный ридикюль с металлическими застежками, подарок Муры...

Уже в столовой, во время праздничного ужина, профессор вновь отметил прекрасный вкус, проявленный Коровкиными при выборе подарка. Быть может, не последнюю роль в нехарактерном для него внимании к женской безделушке сыграло и недовольство, испытанное им от многозначительных подношений, присланных почти незнакомой девушке вчерашними новоиспеченными знакомыми, да еще в сопровождении выспренних фраз сомнительного вкуса. Он, конечно, обратил внимание на то, что каждый из них вчера бесстыдно таращил глаза на его дочь. Но она вела себя безупречно, отец не мог упрекнуть ее ни в чем. На наглые взгляды она не реагировала, не жеманничала, не кокетничала и, кажется, не сказала ни одного слова. И все-таки...

Если б посыльные приходили при нем, он непременно отказался бы принимать дары – тем более от тех людей, которые своими идиотскими, мошенническими фантазиями едва не довели его до сердечного приступа. Черную жемчужину он собирался снести оценщику и, если она окажется дорогой, вернуть ее Глебу Тугарину с извинениями. Славу богу, молодой человек хоть не выдвигал нелепых проектов.

Мура обратила внимание, что при упоминании имени родственника библиотекаря на бледных щеках Брунгильды проступил слабый румянец.

А профессор негодовал. Размахивая вилкой, он объяснял Климу Кирилловичу и притихшим дамам кто такой Шлегер.