Мэри Стюарт - Лунные прядильщицы

Копошатся люди. Открыли ставни, струи дыма под­нимаются из труб. Женщина, одетая в черное, несет кувшин к колодцу, пара мужчин идет к пристани. Я еще немного посидела там, стараясь продлить момент, наслаждаясь водой и солнцем, затем соскользнула с борта и поплыла к отелю.

Я подобрала под тамариском полотенце и поднялась по лестнице в комнату. Дверь дома Софии была открыта, хозяйка двигалась внутри. Подметала пол. Внизу, в ресто­ране, Тони напевал «Нежно люби меня» чувствительным альтом. Стратос в рубашке с короткими рукавами разго­варивал на площади с полуобнаженными рабочими с ведрами и мастерками. В других домах люди тоже двига­лись. Я вошла в свою комнату, чтобы одеться.

«Никакой суеты, – сообщила я Фрэнсис. – Все не­винно, как день. Начинаю думать, что все мираж. – Я потянулась, все еще чувствуя физическое наслаждение от соленой воды. – И, Боже мой, как бы я хотела, чтобы это был мираж! Чтобы мы ни о чем другом в мире не думали, кроме прогулок в горах и цветов».

«Ну… – сказала Фрэнсис разумно, отставив кофей­ную чашку. Она заканчивала завтрак в постели, а я сидела на столе и болтала ногами. – А о чем, по-твоему, мы еще можем думать? Вряд ли можно что-то планиро­вать. Сделали все очевидное, а теперь все выглядит так, словно Лэмбис и твой Марк сами изучили всю деревню в деталях».

«Это уже в четвертый раз ты назвала его моим Мар­ком».

«Ну, а разве нет?»

«Нет».

Фрэнсис улыбнулась. «Постараюсь запомнить. Как я уже говорила, все, что можно сейчас сделать, это вести себя обычно, но не терять бдительности. Другими слова­ми, мы уйдем на весь день и возьмем с собой камеру».

Я почувствовала постыдное облегчение. «Хорошо. Ку­да хочешь пойти?»

«Ну, поскольку мы уже видели берег и деревню, горы кажутся очевидным выбором, и можно прекрасно рас­ширить там наши поиски. Во всяком случае, ничто не удержит меня вдали от ирисов, о которых ты рассказы­вала вчера вечером».

«Их так много, что на них наступаешь, – сказала я жизнерадостно, – и цикламены по всей скале. И дикие гладиолусы и тюльпаны. И анемоны трех цветов. И желтый щавель размером в пенни. Горные розы с чашку цвета девонширских сливок. И, конечно, если в самом деле подняться высоко, пурпурные орхидеи, о которых я говорила…»

Фрэнсис застонала и отодвинула поднос. «Перестань издеваться и дай мне встать. Да, да, да, мы пойдем так высоко, как ты хочешь, и я только надеюсь, что мои старые конечности вынесут это. Ты не дуришь мне голову насчет орхидей?»

«Честно, нет. Башмачки или что-то такое, величиной с полевых мышей, и стелющиеся растения, как те, которые можно увидеть в магазине, но которые ты никогда не позволишь себе купить».

«Буду у тебя через полчаса. Скажи Сэди, чтобы он приготовил нам что-нибудь для ланча. Мы будем отсут­ствовать целый день».

«Сэди?»

«Маленький Лорд Фаунтлерой. Я забыла, твое поко­ление никогда не читает, – сказала Фрэнсис, вставая с постели. – И хороший, внушительный ланч. Скажи ему, и вина».

Прибрежный ветерок нашел дорогу в глубь острова, поэтому у мостика через реку было восхитительно про­хладно. Мы медленно побрели вверх по тропинке. Фрэнсис, как я и предполагала, приводило в восторг все, что она видела. Шелестящий тростник. Пара горлиц, кото­рые вылетели из посадок цветущих дынь. Сойка, яркая и щебечущая. Гнездо горного поползня, которое я на­шла на разрушенной стене. И цветы… Вскоре она пере­стала вскрикивать и поборола глубокое убеждение, что не следует прикасаться к цветам, не говоря уж о том, чтобы рвать бледно-фиолетовые анемоны с сердцевиной цвета индиго, миниатюрные бархатцы, маргаритки, яр­ко-красные, желтые и белые. Между ее восторгом и моим собственным восторгом от ее наслаждения (ибо Греция, мне нравилось думать, это моя страна, и я ей ее показывала), мы достигли верхнего плато с его полями и ветряными мельницами прежде, чем я вспомнила мои вчерашние занятия.

На поле трудились несколько человек. Мужчина и женщина работали примитивными мотыгами с длинны­ми ручками каждый на своей стороне борозды с бобами. На другом поле возле рва терпеливый ослик ожидал хозяина. Дальше на берегу, возле небольшого необрабо­танного участка, где росли вика и ромашка, ребенок пас небольшое стадо из четырех коз, двух свиней и овцы с ягненком.

Мы сошли с главной дороги, стали пробираться узки­ми вытоптанными тропинками вдоль полей, и задержи­вались, когда Фрэнсис работала камерой. Все годилось для фильма – ребенок, животные, мужчины, которые склонились над работой. Даже монотонные виды плато и гор оживились кружащимися крыльями ветряных мельниц. Мельницы на плато повсюду, десятками. Ажурные создания из железа уродливы сами по себе, но когда белые полотняные крылья натянуты и кружатся, они обворожительно прекрасны. Похожи на огромные маргаритки и наполняют жаркое утро дыханием про­хладного воздуха и звуком падающей воды.

Затем Фрэнсис нашла ирисы. Такие же, как растут дальше на склоне, маленькие ирисы высотой в три дюйма, фиолетовые, бронзовые и золотые. Они с силой вырываются из земли, твердой и, я бы поклялась, такой же бесплодной, как огнеупорная глина. Растут на ка­менных берегах, вытоптанных тропинках, сухих краях бобовых полей, и бабочками взлетают прямо до стен ветряной мельницы. К счастью, это сооружение оказа­лось не уродливым железным пилоном, а настоящей мельницей – одной из двух на плато мельниц для кукурузы. Эта построена фундаментально, очень похо­жа на классические ветряные мельницы. Дверь в виде арки. Ослепительно яркая белая краска. Тростниковая крыша поднимается конусом вверх. Десять полотняных крыльев сейчас не вертелись, свернулись к спицам, но мельница все равно была прекрасной. Ирисы, местами поломанные и вытоптанные, растут густо вокруг, и как раз рядом с порогом – группа алых гладиолусов. За мельницей теснятся лимонные рощи, а за ними вздыма­ются золотые склоны Диктэ.

Бормоча странные проклятия, Фрэнсис достала каме­ру. «Боже, как бы я хотела привезти пять миль пленки вместо жалких пятисот футов! Почему ты не сказала, что даже пыль этой страны так чертовски фотогенична? Если бы только было движение! Почему не двигаются крылья?»

«Это мельница для кукурузы. Хозяева запускают ее, только если есть что молоть. Двух мельниц хватает на всех».

«Понимаю. Ну, послушай, а ты вошла бы в кадр и… а, вот удача, вот крестьянка… то, что надо, именно это занятие…»

Полуоткрытая дверь мельницы распахнулась поши­ре, из нее вышла гречанка, одетая в неизбежно черное, с дешевой сумкой для покупок. Повернулась, чтобы закрыть дверь, увидела нас и замерла с рукой у большо­го старинного ключа, который торчал в замке. Камера Фрэнсис равнодушно заработала. Но мое сердце заби­лось странными болезненными ударами, и ладони вспо­тели. Если сказать Фрэнсис, что это София, то мы обе повернем головы и вытаращим глаза. Пусть хоть Фрэн­сис ведет себя естественно…