Ольга Играева - Как загасить звезду

Вечером третьего дня к нему приехал Семенов. Абдулов специально его вызвал. Он ощущал потребность с кем-то посоветоваться, поделиться, обсудить случившееся с ним, выслушать суждение постороннего, мнение непосвященного. Лучшей кандидатуры, чем Семенов, для этих целей не сыскать. Старый друг не имел никакого отношения к телевизионному миру, закончил когда-то юридический, работал в органах, а с начала 90-х заделался бизнесменом, организовав с «боевыми товарищами» транспортную фирму и охранное предприятие. Дела у них шли хорошо. Абдулов подозревал, вернее, знал почти наверняка, что ребята умело уходят от налогов, имеют «крышу» в МВД и ФСБ, безжалостно давят конкурентов — но только «нехороших, неправильных», ходящих под криминалом. На гражданке ребята сохранили в неприкосновенности свою кагэбэшную шкалу ценностей, которая удерживала их на грани откровенного беспредела и поддерживала в них чувство самоуважения. Приоритетами в этой шкале были опознавательная система «свой — чужой» (с «чужими» они не церемонились), высокая дисциплина, профессиональная солидарность и собственное понятие о справедливости — не классическое, а видоизмененное рыночными временами, но не извратившееся окончательно. Они никогда не отбирали последнее, например. Сантименты им были чужды.

Семенов, пожалуй, единственный, кто остался у него от старой школьной жизни. А это значит, что он может вполне доверять Семенову, так как их дружба и их преданность друг другу брали начало во временах юности — в эпохе невинности и бескорыстия. Давние общие переживания — святые переживания по поводу бескомпромиссного, с переменным успехом, соперничества на стометровке и боксерском ринге, по поводу первых сигарет, выкуренных у мусоропровода в доме Семенова и в школьном туалете, по поводу пари, заключенного на девчонок-одноклассниц (кто из них первой согласится) — сблизили их навсегда. Ничего общего, помимо тех переживаний, у них двоих не было — ни деловых интересов, ни знакомых, ни эмоций, ни планов. А это значит, что им нечего делить, незачем друг другу врать и хитрить.

Абдулов был рад видеть Семенова и — тот, слава богу, не заметил — чуть не прослезился при свидании. Обнимая старого приятеля за могучие плечи, Абдулов отворачивал лицо, пряча от него повлажневшие глаза. «Черт, — думал он. — Плохо на меня тюрьма подействовала».

Семенов за время, пока они не виделись, еще больше раздался, заматерел и размордател. Толстые короткие пальцы его были унизаны золотыми перстнями. Хотя золотой цепи у него на шее Абдулов не заметил. «Так полагается, — хохотнул Семенов, подняв вверх свои украшенные золотом «сардельки». — Иначе уважать не будут».

Вечер они провели у камина с коктейлями. Абдулов очень ценил в однокласснике одно качество — тот, приехав, никогда не спешил, не смотрел на часы, не заявлял, что у него через тридцать минут встреча «с клиентами» или «с партнерами», или «переговоры», или «таможня». Не говорил, что он «всего на секунду». Не набивал цену — во всяком случае, с ним, с Абдуловым.

— Ну, рассказывай, — предложил Семенов, когда они расположились у огня с бокалами.

Абдулов рассказал.

— По-моему, все не так плохо, — вынес вердикт Семенов. — Я, признаться, думал, что дело обстоит гораздо хуже. Тебя освободили — это плюс. Теперь надо отбиться от прокуратуры, но твой патрон, судя по твоим словам, вопрос решает. Непонятно, почему тебя вообще замели… При связях Огульновского и твоей широкой известности такое, по идее, должно было бы быть исключено. Улик против тебя никаких… Вот что мне не нравится — тебя вообще не должны были закрывать.

Семенов помолчал, поиграл кубинской сигарой, зажатой пальцами, потом, стараясь прикинуться равнодушным, спокойным тоном невзначай обронил:

— Мы здесь одни. Скажи только мне, ты…

— Убил ли я Олега Лосского? — расшифровал Абдулов заминку Семенова. — Клянусь, я его не убивал. Клянусь. — Странное слово, от которого по углам дачной гостиной разнеслось шипящее «с-с-с-сь». «Клянус-с-с-сь»…

— Тогда не дергайся. Прямой опасности для тебя я не вижу — все похоже на акцию устрашения или какую-то игру. Вот только чью — Огульновского? Министерства печати? — раздумывал Семенов.

— Но я не могу смириться с мыслью, что в любой момент все может повториться — арест, Бутырка, вонючие нары, омерзительные соседи по камере с лицами вурдалаков из кинофильма «Вий», передачи от Нины… Передачи! Я и слова этого, кажется, за всю свою жизнь не произносил ни разу до этого. Я не могу пассивно ждать, когда снова произойдет нечто подобное. Я хочу на ближайшем же эфире заявить, что это — преследование по политическим мотивам, месть за независимость телекомпании, за мой «Вызов времени», где я в глаза Кремлю говорю неприятную правду…

Произнося этот текст, Абдулов вошел в раж, как бывало всегда, когда он начинал разглагольствовать на общеполитические темы. Семенов смотрел скептически.

— Ты кто — Джордано Бруно или академик Сахаров? — беззлобно оборвал он наконец пассионарную речь Абдулова. — Не пытайся мне голову задурить, Николаич, ты ни то, ни другое, сам знаешь. Ты — любитель пожить со вкусом и шиком, сорить деньгами, трахать девок, получать тысячи от своего кормильца Огульновского (или кого угодно другого) да в телевизоре своем красоваться с умным видом. Ты — не обижайся на старого товарища, — ты со школьной скамьи, между нами, «девочками», препорядочный говнюк. И не вы…йся мне тут, не пой о свободе слова. Ты ее если и любишь — то только за то, что она позволила тебе карманы набить незаслуженно. Ты всерьез веришь, что заработал эти свои многосоттысячные гонорары, с которых ни один доллар налога не проплачен, своим непосильным трудом? Я — такой же. Я свои многосоттысячные доходы тоже не заслужил — так я и не прикидываюсь. Так и говорю: не заслужил. Я отдаю себе в этом отчет, как и в том, что эта лафа, этот незаработанный золотой дождь продлится недолго — он уже на исходе. Неужели ты не чувствуешь? Ты такая же «акула капитализма», как честный флибустьер, душегуб и грабитель сэр Фрэнсис Дрейк, светлая ему память… Как и я, и многие другие. Тоже первоначальным накоплением капитала занимаемся как можем. Не прикидываемся, что демократию строим тем самым. А если ты понарошку… Не думаю, что конфронтация с Кремлем тебя защитит. Сейчас дураков нет на баррикады карабкаться за светлое демократическое будущее — ДАРОМ. С Кремлем никто конфликтовать не хочет — проигрышная позиция. Тебе прямой смысл в этой ситуации — прижать ушки, поверь мне. Я свою контору — и родственные ей заведения — знаю. Они не злопамятные. Они просто злые, и память у них хорошая. Твой Огульновский с властью либо договорится, либо пойдет ко дну — второго ему очень не хочется. А ты со своими инвективами застрянешь как дурак на заметке у органов.