Константин Столяров - Однажды в России

- Я лгу? - картинно возмутился Коростовцев. - Андрей Святославович, креста на вас нету! Сами почем зря сбивали цену, чтоб поиметь выгоду. Я никогда не лгал, право слово! Кого ни спроси, каждый скажет, что Трофим Трофимович...

- ...педераст! - с трудом выдохнул Тизенгауз.

- Нехорошо обзываться, - строго осудил его Коростовцев. - А еще интеллигентом считаетесь!.. У меня же живой свидетель - Федя...

Надменно сверкнув очками, Пичугин разом прикрыл базар и раздал всем присутствующим чистую бумагу для написания собственноручных объяснений на имя начальника УБХСС, а сам вместе с Брошкиным принялся оформлять постановление об изъятии двадцати четырех икон на эмали, являвшихся вещественными доказательствами по уголовному делу.

Коростовцев составлял объяснение медленно, старательно, по-школярски выводя букву за буквой, Тизенгауз, напротив, писал торопливо, подскакивая на месте и перемежая письмо невнятными восклицаниями, а Сергей - шутя и играючи. Сейчас его занимала только одна мысль: кто же из них врет? Поскольку он помнил слова Затуловского о том, что фигурант уже вбухал в финифть две с половиной штуки, то, выходит, лжецом оказывается старикашка. Вдобавок Затуловский мельком обмолвился, что милиция "помогла" Андрею Святославовичу, снабдила его финифтью для обмена, из чего следует, что он, Сергей, и этот мерзавец Коростовцев - коллеги по агентурной работе, одинаково подвластные воле резидента. Да уж, веселенькая подобралась компания!

Получив от Пичугина копию постановления насчет икон и никому не подав руки, Сергей вскоре удалился, чтобы дома у Анны обмыть обновку, купленную из-под прилавка во Фрунзенском универмаге у одной из знакомых Шапиро. Коростовцева отпустили восвояси несколько позже: его объяснение не вполне удовлетворило придирчивого Пичугина, из-за чего две страницы пришлось переписать заново. А сам Пичугин вместе с Брошкиным, дружинниками и вконец поникшим Тизенгаузом затемно вновь отправился на улицу Бутлерова для производства обыска.

У себя дома Тизенгауз мучительно сдерживался, но все же не совладал с собой. Даже в кошмарном сне Андрей Святославович не мог вообразить столь варварского обращения с редчайшими предметами старины, которые как попало, навалом паковали в картонные ящики, принесенные дружинниками из ближайшего винного магазина. Безуспешно взывая к совести работников милиции, он охрип, в горле саднило, а в голове царил ералаш. "Этого же не может быть! - про себя твердил он, в отчаянии раскачиваясь на стуле, куда его силой усадил Брошкин. Сейчас же у нас перестройка, а не 1937 год! Мыслимо ли проводить обыск без санкции прокурора?! Нет, это не явь, а проклятое наваждение!"

- Молодые люди, что вы себе позволяете? - во втором часу ночи хрипло вымолвил он, заметив, что оба дружинника, выполнявшие обязанности понятых, тайком опускают в карманы столовое серебро. - Вы, по-видимому, комсомольцы, а ведете себя как воры. Не стыдно?

- Дядя, не бери лишнего в голову, - посоветовал дружинник. - Нашел из-за чего сыр-бор разводить. Старый, а ума не набрался. Твоего тут, считай, ничего нет, все так и так отойдет государству.

- Он еще стыдит, - проворчал второй. - Удавится от жадности, жопа с ручкой!

Андрей Святославович хотел было сказать им, что ворованное добро не приносит счастья, но не успел: забравшись на стремянку, Брошкин неосторожно разворошил антресоль, откуда выпала скрипка в запыленном футляре. От удара об пол футляр развалился пополам, и скрипка сиротливо выглянула наружу.

- Что вы делаете? - в ужасе закричал Тизенгауз. - Опомнитесь! Это же бесценная вещь!

- Бесценная? - нагибаясь, чтобы поднять скрипку, с издевкой спросил Пичугин. - Посмотрим... Струн нет, полопались, лак стерся... Сойдет для растопки. Митя! - обратился он к Брошкину. - Выкинь ее в мусоропровод.

- Застрянет, - засомневался Брошкин. - Не те габариты.

- А ты разломай об коленку.

- Только посмейте! - Тизенгауз бросился к Пичугину. - Посмотрите, что написано по-латыни на деке: "Антониус Страдивариус, Божьей милостью мастер из Кремоны". Включите ее в опись, я настаиваю!

В работе с задержанным Пичугин неуклонно придерживался установки Затуловского: "Давим на психику!" - и не собирался отказываться от выигрышной тактики.

- Митя, ты слышишь, он настаивает. - Пичугин вытер пот рукавом. - Как тебе это нравится?

Оба старших лейтенанта изрядно запарились. Пичугин скинул свитер, оставшись в выцветшей, с разводами от подмышечного пота бело-голубой футболке с эмблемой спортклуба "Динамо", а более плотный Брошкин еще час назад разделся до пояса.

- Олежек, ты сам виноват. Его, гада ползучего, давно надо било окоротить.

Брошкин спустился вниз и волосатой грудью надвинулся на Тизенгауза.

- К окну! - гаркнул он. - Живо, кому говорю? - Андрей Святославович испуганно попятился.

- На колени! - Брошкин отстегнул наручники от брючного ремня.

Тизенгауз подчинился. Что он мог противопоставить грубой силе? Ссылки на закон? Для них это пустые слова!

- Дай правую руку! Лучше дай по-хорошему, не то... - Защелкнув один из браслетов на запястье Тизенгауза, Брошкин закрепил второй внизу, на трубе водяного отопления.

- Все, теперь никуда не денется, - заметил Брошкин и крикнул на кухню, где воровато возились дружинники. - Братцы, как насчет подхарчиться? Пошуруйте в холодильнике, может, чего найдете. Жрать охота - невмоготу!

- У него шпрот две банки, вру, три, - на разные голоса перечисляли дружинники, - соленые грибы, помидоры в банках, моченая брусника, даже водка есть.

- Годится! А хлеб?

- Полбуханки черного.

- Живем, братцы! - Брошкин зевнул. - Олежек, прервемся для заправки?

- Только по-быстрому, - отозвался Пичугин, заклеивая картонные ящики липкой лентой. - Надо бы к утру управиться, а работы еще непочатый край. Хватило бы ящиков... И на протокол уйдет час, не меньше...

Оба милиционера обвели взглядом наполовину опустевшие стеллажи и вышли на кухню.

Стоять на коленях было не столько больно, сколько донельзя унизительно, поэтому Андрей Святославович сперва присел на корточки, а когда ноги затекли, опустился на пол, упершись лопатками в стену. Ему хотелось закрыть глаза ладонями и одновременно заткнуть уши, чтобы ничего не видеть и не слышать, но наручники лишили его и этой возможности. Он рассеянно провел левой ладонью по лицу, словно снимая паутину, а потом задрожал, судорожно всхлипнул и, во всей полноте осознав собственное бессилие, дал волю слезам.

42. В ПЕТЛЕ

В Ленфилиале ЦНИИСЭ сенсационная весть об аресте Андрея Святославовича стала достоянием гласности в среду, 23 марта, и взбудоражила всех от мала до велика. Сотрудники на все лады обсуждали новость и, как водится, раскололись на группы: большая, агрессивно-бесцеремонная, с пеной у рта утверждала, что туда ему и дорога, а меньшая робко возражала, по-интеллигентски ссылаясь на презумпцию невиновности и на исключительное право суда признавать человека преступником. Характерно, что, при очевидных различиях позиций, обе группы в равной мере забросили всякую научно-практическую работу. В институт звонили из прокуратуры, из милиции, из других служб смежного профиля, чтобы выяснить, готовы ли экспертные заключения, а в ответ звучала одна и та же фраза: "Вы разве не слышали про Тизенгауза?"