Ирина Глебова - Выкуп

Нет, если уж куда-то уезжать, то дальше, дальше, в Америку. Наверное, пора бы уже признаться себе: его бросили, «кинули», как лоха! И ради собственной безопасности надо убираться за океан. Там, в стране безграничных возможностей, и затеряться можно, и себя раскрутить – с его-то способностями, образованием, опытом банковской работы! У отца двадцать лет назад меньше шансов было, а вот же, сумел выбиться… А он ведь так и не рассказал, как же сумел в то, советское время, уехать за границу? Может, тоже по фальшивому паспорту? Костя не расспрашивал, был уверен, что ещё успеет всё узнать. А теперь, как знать – вдруг он отца больше и не встретит!

Но как только его мысли поворачивали на этот путь, Костя тут же со злостью обрушивался на себя. Что с того, что отец сегодня не дал о себе знать! Значит это произойдёт завтра, обязательно завтра!

Перед отъездом бабушка Екатерина попросила внуков пойти с ней в церковь.

– Мы все поблагодарим Господа за то, что наша встреча произошла, – сказала она. – А я особенно: за то, что мне дано было до этого дожить.

Назавтра Викентий должен был улетать из Швейцарии, а сегодня рано утром он и Винсент приехали в Верье. Завтракая с Екатериной Викентьевной, они говорили о религии.

– Ты ведь крещёный, православный? – спросила бабушка Викентия с некоторой тревогой в голосе.

Он улыбнулся:

– Да, хотя среди моих ровесников там, в бывшем Союзе, таких не большинство.

– Я знаю, знаю! Ваше коммунистическое правительство запрещало крестить детей!

– Запрета не было, – мягко возразил Кандауров. – Не поощрялось, это верно, но главное – сознание людей за десятилетия так перестроилось, что даже те, кто не считал себя убеждённым атеистом, на обряд крещения смотрели, как на предрассудок. Но бабушка Елена меня крестила, отец не возражал, хотя и был коммунистом. А для членов партии, да, для них это запрещалось, поскольку атеизм был одним из краеугольных камней партийного сознания.

– Бог мой, Викеша! Неужели вся православная Россия отреклась от веры?

В широко распахнутых голубых глазах бабушки Катрин стоял неподдельный ужас и блестели слёзы. Викентий обнял её.

– Нет, милая бабушка, совсем не так. В последние два-три года идёт просто какое-то бурное возвращения к вере. Все вдруг вспомнили, что они православные! Люди, прожившие большую часть жизни не крещёнными, крестятся, супружеские пары венчаются. Те, кто никогда не ходил раньше в храмы, отстаивают всенощные, церковные праздники празднуются буквально всеми.

Екатерина Викентьевна несколько раз восторженно перекрестилась:

– Какое счастье! Россия вернулась к Богу, значит всё там теперь будет хорошо!

– Вот только кажется мне, что это какое-то паническое возвращение, – покачал головой Кандауров. – Слишком фанатичное.

– Что ты хочешь сказать? – не понял Винсент. – К фанатикам веры, конечно, на Руси всегда относились несколько скептически. Верили все, но это было как бы элементом жизни вообще. Недаром и поговорка ходила: «На Бога надейся, а сам не плошай». В фанатизме виделось что-то нездоровое… Ты это имеешь ввиду: там, у вас, возвращение к вере болезненно?

– Да, мне кажется именно так. Посуди сам: вот Швейцария – стабильное государство с высоким уровнем жизни, хорошо продуманными законами и системой социальной защиты человека. А главное, эта система по-настоящему работает. Вы тут в основном католики, православные, лютеране, есть и атеисты. И наверняка, не слишком большое значение придаёте тому, кто есть кто по вере, не дословно соблюдаете все обряды. Как я заметил – молитву перед едой не читаете… Так было раньше и у нас. Что бы вы тут не думали, а законы социальной защиты человека в Советском Союзе тоже хорошо работали, люди чувствовали себя уверенно, стабильно. То есть, Винс, ты понял, что я хочу сказать? Когда человека хорошо защищает его государство, он просто живёт, работает и не слишком много думает о религии. Она – всего лишь составная часть его жизни. Но вот наше государство распалось, в тех, что образовались, царит, в основном, закон джунглей – кто сильнее, наглее, тот и съест! Простой человек оказался беззащитен. Вот тогда он и вспомнил о Боге, как о единственной своей защите. Ведь не на кого больше уповать! И со всей страстностью, иначе говоря фанатичностью, в панике бросился в церкви, храмы, монастыри… Нет, в этом тоже нет ничего хорошего.

– Не говори так, Викеша! – Бабушка Катрин сжала его руку своими сухими горячими ладошками. – Пусть сейчас русские люди бросились к Богу от отчаяния, так часто бывало в нашей истории! Но ведь к Богу, не к дьяволу! И мы сейчас тоже поедем, поблагодарим Господа нашего…

Высокие купола провославного храма были хорошо видны сразу за музеем истории и искусства. Кандауров уже знал, что построен он был в Женеве ещё в девятнадцатом веке, что писатель Достоевский крестил здесь свою дочь Соню… Гулкая тишина в храме гармонично сливалась с ликами Спасителя и святых, с мерцанием лампад и свечей, с позолоченным арнаментом алтаря. Дышалось легко, хотя воздух был очень концентрированный, настоянный на запахах оплавленного воска, ладана и, как будто даже, хвои. Людей было мало, но постоянно на место ушедшего кто-то входил. Бабушка Екатерина, набросив при входе на седые букли лёгкий шарф, перекрестилась, Винсент тоже, следом за ними это сделал и Викентий, стараясь не показать, как ему непривычно. Служба в храме не шла, но вскоре из алтаря вышел священник, узнал бабушку и подошёл. Это был старый человек с прекрасной внешностью Дон Кихота – сухопарый и чуть сутулый, длинный седые, уже поредевшие волосы, орлинный профиль, спокойный, очень добрый взгляд. Он заговорил, и Викентия поразило, как может быть голос одновременно таким слабым и таким красивым.

– Это мой внук Викентий, – представила его Екатерина Викентьевна. – Он на днях приехал с нашей родины. Наша встреча – чудо, дарованное Господом, мы пришли поблагодарить Его!

– Я помолюсь вместе с вами, – сказал священник.

Он достал из складок рясы книгу с тиснённым крестом на коленкоре переплёта, открыл её и стал читать певуче. Викентий отметил, что когда он просто говорил с ними, в его речи ощущался акцент. Теперь же, когда священник читал молитвы, его русский язык стал чистым, только окрашенным на церковнославянский лад. Викентий не вслушивался в слова: они обволакивали сознание, навевая свои мысли. Впрочем, это были мысли именно о религии. В детстве и юности он воспринимал библейские истории так же, как и древнегреческие мифы. С юношеским максимализмом верил лишь в величие человека, во всесилие науки, в близкую – может быть уже завтра! – встречу с инопланетной цивилизацией. С возрастом, обретением жизненного и душевного опыта отношение к религии стало меняться. Всё сильнее Викентий стал ощущать неслучайность всего происходящего вокруг. Судьбы людей, течение событий были связаны неуловимыми, невидимыми нитями. Он не мог бы объяснить, как, почему он чувствует эти связи, но сколько раз он убеждался, что в жизни всё не так просто! Нет, Кандауров не мог назвать себя верующим человеком, но он уже не был и атеистом. Так же и своё крещение: долгое время он воспринимал его просто как дань традициям, но последние годы не раз думал – этим обрядом он вплетён в какую-то единую спираль мироздания…