Дмитрий Стрешнев - Чертовка

--Ничего, Джарус, папаша никуда не денется, сгоняем до гор и обратно... Но сначала надо бы перекусить, а?

Мысли в голове у Замурцева, несмотря на все неординарные события, все же находили возможность время от времени вращаться вокруг курицы, изнывающей в лиловом бумажном пакете от самого Дейр эз-Зора. А кроме того, были еще и другие съедобные дела, положенные на дорогу Мисюсь, и бутылка коньяка "Варцихе". Вокруг "Варцихе" мысли тоже вращались. Оставалось только вырваться за Хасаке на простор, чтобы никто не глазел и не мешал приему пищи.

-Мы с тобой сейчас перекусим, Джарус, -сказал Замурцев еще раз, чтобы загладить вину за свои недавние мысли.- Правильная линия, а? Вот только выберемся из этой дыры...

Возле башни с часами - непременного атрибута центральной площади любого уважающего себя арабского города - он спросил дорогу у старого бедуина, отдыхающего на мотоцикле (не что иное, как "Ямаха", конечно). Поехал, как тот сказал ("От этой площади к северу возьми, сынок, потом на запад и опять чуток к северу"), через пахнущие то свежим шашлычком, то кардамоном квартальчики, по тенистым щелям улиц, свернул по наитию у плаката "Да - президенту Асаду!". Слева потянулась железная дорога, и вырвавшемуся из города шоссе некуда было деваться.

Километров через пять Замурцев съехал в приглянувшуюся ложбинку и остановился.

--Ну, -сказал он таинственно-развязным голосом, какой обычно составляет гордость лучших ведущих развлекательных телешоу,- а теперь немножечко ам-ам.

После этого он, подмигнув, полез задом из "Вольво". Такое фривольное поведение белого мужчины произвело впечатление даже на бесстрастную Джарус. Она пару раз моргнула, и в ее глазах мелькнула тень интереса к происходящему.

Снаружи дул бойкий ветер. Пробившееся ненадолго на волю закатное солнце заливало всё густым болезненно-желтым светом, делало небольшие холмы вдали неестественно сизыми, а от андреевых рук, распахнувших багажник, на ровной бурой земле задвигались кинжалы теней.

Он достал сумку-холодильник и вернулся к Джарус.

--Экипированы, как космонавты. А вот еще и курица, правда, холодная.

На еду, приготовленную Вероникой, Джарус посмотрела настороженно, курица же, имеющая привычный местный вид, ей явно понравилась больше.

--Всё ясно, -сказал Андрей, протягивая ей картонный подносик с давно остывшей птицей, накрытой лепёшкой.- Угощайтесь, девушка.

Джарус слегка отстранилась и показала рукой: сначала ты.

-Ах, верно, я и забыл, где нахожусь. На Востоке даже принцесса угощается только после принца. Увы мне, увы! Не хотел ведь я курицу есть, но коварный Восток требует исполнить мужской долг. Впрочем, не забудем и свои, российские корни.

Он достал две пластмассовые чашки и бутылку.

--Коньячок "Варцихе"! Вам, езидам, вино ведь можно? -опять попытался он вызвать в памяти дух Фильштинского.- Шуэйя мин ан-набид? {Немного вина? (араб.)} (Джарус ладонью преградила бутылке путь) Ну-ну.. тогда - чай.

Девушка взяла кусок курицы и отвернулась. Он видел, как она ест со сдержанной жадностью, и ему вдруг стало её очень жалко, и вообще стало жалко, что всё так нескладно получается порой в жизни; потом стало жалко Мисюсь, и Петруню, и всех этих несчастных разбомбленных курдов, и, наконец, себя.

Но коньяк был действительно хорош.

--А вообще-то, может, твои езиды и правы, -сказал он, протягивая Джарус чай.- Может, так оно честней. Всё равно в дьявола на самом деле народ больше верит, чем в рай. А может от него и вообще больше пользы в жизни, а? Меня, например, давно пора молнией изжарить к едрене-фене, а что получается? Раз заказал разговор с Москвой, дают связь, и вдруг слышу Мисюсь дверь ключом открывает. И в телефоне тут же загудело, заскребло и отключилось - как по заказу. В другой раз пишу письмо - Мисюсь входит: что, мол, такое пишешь? Я прямо примерз к месту. И тут на кухне что-то ка-ак зашипит - она и побежала туда. Ну не дьявол ли?

Во время этой тирады, произнесенной исключительно по-русски, Джарус сидела всё так же вполоборота, увлеченная курицей, но Андрей непостижимым образом ощущал, что езидка внимательно слушает его тарабарщину. Поглядывая на ее двигающуюся щеку, опущенные ресницы и смуглую шею, Замурцев налил себе еще коньяку и выпил.

-А в общем, древние легенды эти - о богах и чертях - мудрая штука. Не дураки их придумали, это точно. Они что-то вроде оправдания для нашего хилого разума. Люблю легенды красивые и страшные... А сейчас кто-нибудь продумает, как прилетели о-очень маленькие пришельцы и стали жить в людях, наподобие глистов - и публика в восторге: о-о! какая фантазия!..

В последние слова коньяк добавил столько драматической страсти, что Джарус перестала жевать, и он поймал пущенный исподтишка вопросительный взгляд.

"Черт! Не подумала бы она, что я ей в любви объясняюсь!"

--Слушай, Джарус, -перешел он на арабский,- может, тебе эта дорога не нравится? Может, ты не хочешь со мной дальше ехать? Туда (он показал туда, куда безнадежно оседавшее солнце тянуло тени, как шнуры).

-Бали. {здесь: Хочу. (араб.)}

--Ладно. Ты ешь, ешь.

--Спасибо. Я поела.

--Чаю еще выпей.

--Спасибо. Сыта.

--Возьми тогда салфетку.

Прежде чем взять бумажный лоскут, она вдруг дотронулась худыми пальцами, похожими на птичью лапу, до андреевой руки.

-Гявур...

Это было так ново для ее поведения после часа молчаливого глазения в стекло и упорно витающего где-то рядом призрака неуловимого папаши, что Андрей опять съехал на русский: --Ну да, гяур я для тебя, понятное дело. Он не знал, что по-курдски "гявур" значит "светлый", по арабски же это звучало как "человек чужой веры", "неверный". Поэтому он добавил:

--Это еще не известно, кто больше гяур: я или ты со своим дьяволом-павлином.

Так он сказал ей в шутку (конечно, по-русски), но за ровными звуками этих слов уже корчился немой крик: эх, Джарус, Джарус! Что ты наделала, Джарус! Твое прохладное прикосновение, твои золотистые глаза, Джарус, опять напомнили всё. И, что ужаснее всего, Джарус - это самое всё, чем дальше отъезжаешь от него, тем больше оно становится и тем тяжелее наваливается, когда нагоняет. Да, Джарус, когда оно нагоняет, оно может закрыть всё небо. В нем уже не только крик улетевшей птицы, но и мучительно тихий голос Вероники и даже неуклюжая юлькина походка. И непонятно, как со всем этим быть, куда запихнуть.

Нет, понятно. Нет-нет, конечно, понятно: скорее вперед. Спасение всегда в движении, всегда впереди, всегда за горизонтом. Помчаться дальше по плоской степи, где холмы, будто сизые нарывы. Помчаться, обгоняя чадящие автобусы и рыдваны времен Элвиса Пресли, сверкающие никелированными клыками и из-за этого так похожие на оскалившихся барбосов. И вот уже снова бормочет мотор, телу комфортно от коньяка, а мыслям комфортно от залитого закатом простора, а может, и от коньяка тоже. И не сказанные еще слова так и катаются уже в голове, как детские стеклянные шарики, играя каждый своим цветом.