Морис Ренар - Таинственное превращение

Словом, если бы его заставили ходить по следам абсолютно нового существа, например жителя Луны, спустившегося на Землю, эффект был бы такой же. Результатом всего этого было то, что внимание Обри достигло своего максимума. Связанный с самой непостижимой тайной, он до крайности не доверял человеку, который так сильно отличался от всех других людей. Для склада его ума объяснение таким явлениям нечего было искать ни в науке, ни в медицине, ни в психиатрии, о которой он впервые в жизни услышал. Такие случаи могли быть только чудом. И Обри воображал, что случайности судьбы сделали его участником какой-то волшебной сказки, в которой ему приходилось выполнять весьма деликатную и несколько непонятную роль. Если бы он выслеживал единорога, центавра или, как мы уже сказали, жителя Луны, он не мог бы быть более внимательным или более изумленным. Встанем на его место и представим себе наше душевное состояние, как бы культурны и образованны мы ни были, — что бы было, если бы нам пришлось ходить ночью по пятам за человеком, который представляет собой не самого себя, а совершенно другое существо?

Между тем Жан Морейль и его подруга вошли в маленький, низенький домик, дверь которого закрылась за ними.

Обри внимательно осмотрел вывеску. Это был ночной кабачок. Справа и слева от двери деревянные ставни маскировали окна.

Обри задумался. Стоит ли ему входить в неизвестный ночной кабачок? Можно с уверенностью сказать, что это ночной кабак. Чтобы убедиться в этом, достаточно было в этот поздний час видеть лучи света, пробивающиеся через щели в ставнях, и слышать долетающий оттуда глухой шум. Недоумевающий Обри прислушивался к этим звукам, которые не позволяли, однако, судить о том, какого рода собрание там происходило. Смотря по тому, что именно он воображал, он придавал этим сливающимся голосам то мирный, то угрожающий характер…

Но случилось так, что дверь отворилась снова и пропустила трех граждан, совершенно спокойных и твердо стоящих на ногах, на них, как на Обри, были поношенные брюки и спортивные рубашки. В ту же минуту в бар вошла довольно приличная чета. Обри, уже не колеблясь, вошел вслед за ними.

Они прошли первое, плохо освещенное, помещение, занятое цинковой конторкой в форме дамской шпильки, оставлявшей небольшое свободное пространство. Типичный для парижских баров зал в этот час ночи был совершенно пуст. В следующих залах было более оживленно. Обри с самого начала успокоился насчет последствий своего предприятия. Это, собственно говоря, был не кабак. Он больше походил на обычное кафе без всяких претензий. Здесь были мраморные столики, на стенах — зеркала в поцарапанных рамах, в углу — расстроенное пианино; много табачного дыма и многочисленное собрание кутил, большей частью из самых подонков того особого мирка, который принадлежит к любителям велоспорта. Кабачок был местом ночных и дневных свиданий всех, кому велосипед дает какой-нибудь заработок. Из механических мастерских, велодрома сюда стекались своры мастеровых, служащих, учеников и чемпионов-велосипедистов, к которым примешивались люди сомнительной репутации, презирающие «Буффало» или «парк Принцев», и которые, приходя сюда, поддерживали старую традицию.

Появление Обри прошло незамеченным благодаря людям, вошедшим раньше его. Впрочем, собравшиеся обратили свое внимание на Жана Морейля и его спутницу, которая в ту минуту расточала свои ласки собачонке шоколадного цвета с зеленым бантом на голове. Это животное млело от удовольствия и не отходило от саквояжа из рыжей кожи.

Женщине кричали со всех сторон:

— Змей, Ява! Змей!

Девушка, казалось, не была расположена их показывать. Брови ее были нахмурены, она бормотала что-то нечленораздельное, между тем как спутник ее глядел на нее насмешливым взглядом.

Обри уселся неподалеку от трех собутыльников, шумливое настроение которых было ему на руку. Эти пьяницы, наверное, разговорятся с ним, и он от них многое узнает… Между тем он внимательно прислушивался к перебранке между Жаном Морейлем и его подругой.

— Показывай змей, раз тебя просят! — говорил Морейль.

Она не покорялась. Не спуская с него горячего, свирепого взгляда, полного любви и бешенства, она шептала:

— Говори правду, Фредди! Ведь я видела, видела, видела тебя! Видела верхом на лошади сегодня утром! Странно, но так оно было, я не рехнулась!.. С кем ты был? Кто она, такая шикарная? Кто? Я хочу знать! На остальное мне наплевать!.. Кто эта девка?.. Я окликнула тебя. Почему ты не ответил?..

Лицо Жана Морейля приняло какое-то особенно жесткое выражение. Он отрезал:

— Брось трепаться! Совсем рехнулась! Не знаю, о чем ты говоришь.

Ява сдерживала слезы. Все глядели на них. В воздухе нарастало любопытство.

— Бросишь фокусничать? — процедил мужчина сквозь зубы.

Ява с мрачным отчаянием опустила голову.

В публике снова закричали:

— Змей! Змей! Змей!

Кто-то крикнул;

— Показывай ты, Фредди! Покажи разок змей сам, Фредди!

— Вот это ловко будет! — заметил один из соседей Обри.

Хозяин бара, человек с толстым животом и голыми руками, начал уговаривать Фредди, не отходя от своей стойки, где он то и дело звенел стаканами:

— Да ну же! Фредди! Удружи! Давно мы тебя не видали за работой, лентяй!.. Господа и дамы, захотите только и вы увидите опасные опыты Ужа-Фредди!

— Фредди! Фредди! — раздавалось со всех сторон.

— Дай чемодан! — приказал Жан Морейль Яве. — Так и быть, покажу, что умею.

На его губах появилась самоуверенная улыбка. Он снял пиджак, засучил рукава розовой с белыми полосками рубашки до локтей.

На правом предплечье была татуировка: синий уж, обвивающий руку.

Перед ним на стол поставили открытый чемодан. Он присел на корточки по-восточному и поднес к губам легкую свирель.

— Тише! — скомандовал хозяин бара.

Ява уныло отгоняла слишком любопытствующих зрителей.

Сосед Обри был маленький смуглый парнишка, сухопарый и угловатый; согнутая спина его указывала на увлечение велосипедным спортом. Вместе с двумя Другими товарищами, не менее тощими, чем он сам, они как будто праздновали чью-то победу.

— Ого! Уж-Фредди! Интересное имя, — вставил словцо Обри.

— Еще бы! — ответил сосед. — Другого такого бездельника, как этот красавчик, не найдешь!

— Заткни фонтан! — крикнул ему другой. — Его за это называют Ужом, что он — лентяй.

— Неужто ты думаешь, что я его не знаю, болван! Я еще тогда сюда приходил, когда он без Явы работал…

Обри с нетерпением задумался над тем, какой такой «работой» займется Жан Морейль под именем Уж-Фредди, когда вдруг раздалась нежная, тягучая и монотонная мелодия. Скрестив ноги и сидя на корточках возле своего саквояжа, Уж-Фредди играл на дудочке, беспечно покачиваясь из стороны в сторону. Собачонка Бенко, сидя на стуле возле саквояжа, внимательно слушала его, наклоняя курчавую головку то вправо, то влево, и самым комичным образом встряхивала своим зеленым бантом-мотыльком.