Морис Ренар - Таинственное превращение

В кабачке все затаили дыхание.

Звуки флейты завораживали. Сначала они походили на горячий свист ветра в камышах джунглей, потом посыпался ряд не очень мелодичных, но бесконечно ласкающих звуков и таких тихих, что все услышали внутри чемодана шелест и легкие толчки.

Обри вздрогнул. Внезапно, с упругостью пружины, заставляющей выскакивать из коробки игрушечного черта, из чемодана высунула несколько дюймов своего тела змея; ее плоская голова тянулась к музыканту, то быстро выбрасывая вперед, то пряча раздвоенный кончик языка. За первой показалась другая, за ней — третья. В одно мгновение весь чемодан превратился в сосуд, из которого торчал отвратительный букет из змей. Казалось, что в таинственном чреве этого чемодана таится отрубленная голова Медузы.

Флейта участила ритм, она свистела. Покачивание музыканта превратилось в танец туловища вокруг неподвижных бедер и следовало в своих движениях колебаниям мелодии. Змеи наклонялись то в одну, то в другую сторону, точно стебли, сгибаемые ветром.

Раздался нескончаемый протяжный свист флейты, и всякое движение замерло. Действительно, в этом свисте было нечто непрерывное и устойчивое — олицетворение неподвижности в звуке Что-то, напоминающее бесконечную линию горизонта. Эта мелодичная прямая линия закончилась целым рядом дрожаний.

Уж-Фредди, подобный индийскому факиру, такой же невозмутимый и важный, как они, издавал теперь журчание, такое нежное и легкое, как будто боялся оборвать его собственным дыханием и пальцами, осторожно перебегающими по отверстиям дудочки. Это журчание изображало извивы пресмыкания, волнообразные линии в пространстве тишины. Уж-Фредди подчеркивал их, придавая своим плечам текучую подвижность…

Змеи поползли. Они растекались скользким пучком по мраморному столику, беспрестанно связывая и развязывая свой узел. Оттуда они пробрались на колени Фредди, и одна из них внезапно выбросила свое тело вверх к его шее и обвилась вокруг нее кольцом.

Вскоре Фредди был весь перевязан змеями, точно древесный ствол в тропическом лесу. Они были у него на плечах, на голове, на кистях рук. Все их треугольные головки тянулись к нежной свирели. Жестокие глаза, устремленные в одну точку, горели; быстро шевелились вилообразные язычки. И синяя татуированная на руке Фредди змея, как будто тоже повинуясь звукам нежной мелодии, извивалась блестящими кольцами и поднимала великолепно вычерченную голову.

Этот момент Ява избрала для того, чтобы обойти публику и собрать деньги. Когда она вернулась, держа в руках полную тарелку кредиток, Фредди перестал играть, снял с себя свое змеиное кашне и водворил ужей в их кожаное жилище.

Загремели аплодисменты. Сам хозяин соблаговолил покинуть стойку и раскупорить для Фредди бутылку шипучего.

— Если б ты захотел, ты был бы богачом. Ява тоже умеет это делать, но у тебя, дружище, у тебя это выходит замечательно! За один сеанс каждый вечер я дал бы тебе…

— Отвяжись! — сказал Фредди.

Хозяин досадливо махнул рукой и, высоко подняв руку, одним духом опорожнил свой бокал.

Обри поставил бутылку вина своим трем соседям, но они не очень доверяли этому новому пришельцу, так как принадлежали к тому кругу где недоверие — правило. Обри почувствовал, что всякий прямой вопрос вызовет вражду. Он пустился на все хитрости и с тысячью трудностей узнал наконец самое существенное из того, что ему нужно было узнать. Тот из трех собутыльников, который давно, раньше других посещал этот кабачок, уже нашел здесь Ужа-Фредди, Это было два года тому назад. В то время он сам показывал своих змей. Ява появилась в его жизни позднее. В общем, никто из них не знал, чем занимается Фредди. Это никого не касалось. Они видели его только по ночам в кабачке.

От Обри не ускользнул подозрительный огонек в глазах собеседников. Впрочем, время шло. Посетители кабачка мало-помалу расходились. В баре оставалось еще человек двадцать; одни из них оживленно болтали, другие были погружены в пьяное отупение.

В одном из отдаленных уголков сидели Ява и Уж-Фредди. Он развалился в ленивой позе и мирно курил папиросу за папиросой. С праздным и равнодушным видом оглядывал он публику. А она, положив свою красивую и горячую головку к нему на плечо, что-то тихо ему говорила, устремив свой томный, взволнованный взор в пространство.

Обри видел их сквозь густую завесу дыма, но не мог расслышать того, что говорила Ява. Она как будто просила о чем-то, умоляла… Молчание ее собеседника приводило ее в отчаяние, раздражало. Она вдруг встряхнула его за плечо… Он не шевельнулся. Осмелев, она сделала это еще сильнее. Но Жан Морейль, или, вернее, Уж-Фредди, — потому что Жан Морейль в это время был вычеркнут из списка людей, — Фредди медленно повернул к девушке жестокое лицо, произнес какое-то короткое ругательство, о котором можно было догадаться по выражению губ, поднял руку… Этого было достаточно, чтобы ему на шею бросилась обожающая его Ява, полная смирения и раскаяния.

Однако Фредди довольно часто поглядывал на круглые стенные часы между плакатами, прославляющими необычайные достоинства аперитивов с нелепыми, но звучными названиями. Между тем лучше, чем часы, стеклянный потолок этого зала, внезапно отразивший бледный свет зари, показал, что наступил конец ночи.

Фредди вскочил на ноги. Ява схватила свой чемодан и поспешила за ним. Бенко, встряхнувшись, сонно поплелась за ними следом.

Обри предусмотрительно опередил их в полумраке. Он видел, что Фредди, выдержав судорожное объятие Явы, удалился. Она провожала его взглядом, пока он совсем не исчез во тьме.

Выслеживать Фредди дальше не имело никакого смысла. Но Обри хотелось знать, что будет делать Ява, и он узнал это.

Ява, погруженная в свои грустные мысли, опустив голову, двигалась невеселой походкой и нисколько не заботилась о том, преследует ее кто-нибудь или нет. Впрочем, женщина, в особенности в Париже, всегда является предметом преследования; бедняжки так привыкли к тому, что за ними тянется один или несколько назойливых воздыхателей, что за ними очень легко следить, не вызывая никакого подозрения. Они принимают сыщика за ухажера — только и всего.

Но Ява даже не заметила присутствия Обри. Он видел, как она вошла в дом с вывеской «Меблированные комнаты».

Удовлетворенный, почти счастливый, Обри повернул назад. Ночь была плодотворна. Оставалось только отдать кому следует отчет о том, что произошло.

Это он выполнил в десять часов утра. Лионель выслушал доклад привратника и сообщил ему, что Жан Морейль вернулся домой при первых проблесках зари. У Лионеля хватило терпения простоять до тех пор в кустах.

Как бы интересны ни были сообщения Обри, он не мог предвидеть того эффекта и того изумления, которое они произведут на Лионеля де Праза. Молодой человек заставил его несколько раз пересказать сцену со змеями. Имя, прозвище, казалось, произвели на него совсем особое впечатление, настолько сильное, что Обри спросил у него причину.