Анна Михалева - Сама себе враг

Тот снова воздел руки кверху с отчаянным воплем:

— Смилуйся над грешниками, Великий! Не ведают они, что творят, прости идущих к тебе!

— О чем это он? — спросила она Федорова.

— Молимся за упокой заблудших душ, — важно пояснил тот.

— Мне это не нравится. Как-то очень зловеще.

— Я бы тоже лучше пошел выпить, — тихонько пожаловался Вениамин, — но долг превыше всего.

— А ты совмести приятное с полезным!

Алена с Федоровым разом вздрогнули и уставились на неожиданно возникшего из темноты Ганина. Тот преспокойно уселся между ними на корточки и протянул пластиковые стаканчики.

— Наконец-то я до вас добрался, — он улыбнулся Алене и силой втиснул ей в руки стаканчик.

Вениамина уговаривать не пришлось. Он выхватил стакан у Ильи и залпом осушил.

— Хорошо, только мало! — посетовал актер.

— Лень, — крикнул Илья, — тащи поднос. Тут Федоров совсем в религию ушел. Нужно вытаскивать товарища из поповских пут.

— Просите, братья и сестры! — снова взревел гуру. — Просите за тех, кто предает нас по слабости. Просите Великого, чтобы снизошел до грешника!

В этот момент подоспел поднос со стаканами. Илья, как распорядитель несанкционированного пьянства, принялся одаривать всех молящихся водкой. Только двое остались равнодушны к его предложениям подкрепить религиозный пыл — отец Гиви (из убеждения) и Маша Клязьмина (потому что вообще ни на что не реагировала).

Облагодетельствовав всех стаканами, Илья снова присел рядом с Аленой.

— Ты просто обязана выпить!

— Я не хочу. Это же водка!

Он осветил ее своей знаменитой улыбкой, и в далеком свете сценического прожектора блеснули его потрясающие серые глаза.

— Ну, ради меня.

— Ильюша! Даже ради тебя. Я эту гадость на дух не переношу.

Он обхватил ее пальцы, сжимающие стакан, своими ладонями и, поднеся к губам, прошептал:

— А я разделю с тобой эту горечь, — и сделал большой глоток.

— А я выпью, пожалуй! — с ожесточенным вызовом воскликнул Вадим и, прямо как Федоров, осушил свой стакан залпом.

— Вот это я понимаю! — развеселился Илья. — Наш человек!

Тот промолчал скорее всего потому, что не мог ответить — он судорожно хватал ртом воздух и забавно морщился, хлюпая носом.

— Теперь Аленка! — Ганин подтолкнул стакан к ее губам и практически насильно заставил глотнуть.

Она совершила те же действия, что и Терещенко. На секунду ей показалось, что горло ее прожгло насквозь и водка льется куда-то внутрь, но непонятно каким путем. Потом стало очевидно, что напиток достиг желудка, — впрочем, в следующую секунду он направился в обратном направлении.

— Не останавливайся, а то вырвет! — откуда-то издалека донесся искусительный шепот Ганина. Каким-то образом стакан опять оказался у ее губ, и новая порция сорокаградусной дряни прервала попытку первой вернуться наружу.

Потом ей показалось, что гуру взлетел к потолку, откуда продолжал орать про грядущие беды. Впрочем, теперь это ее занимало меньше всего. Она мало что соображала, но тем не менее отчетливо осознавала, как ей плохо. И еще — она вдруг поняла, что от двух глотков водки так плохо быть не может.

Алена открыла глаза. На секунду ей показалось, что боль, висевшая до этого где-то на люстре, мгновенно нырнула ей в голову. Она застонала, перед глазами поплыли радужные круги.

— Как ты? — в кругах возникло неясное очертание физиономии Терещенко.

— Хреново! — а к чему лукавить.

— Аналогично, — он тоже был искренним.

— Где я?! — проскрипела она, понимая, что каждое слово провоцирует в желудке необратимую реакцию.

— В костюмерной. Тебе действительно лучше подойти к умывальнику. Ты вся зеленая.

— А там есть зеркало? — капризно поинтересовалась она.

— Знаешь, когда я туда ходил, мне было не до зеркала.

Она сделала попытку оглядеться. Оказывается, она лежала на диване, но это было все, что она успела заметить.

Терещенко обхватил ее за талию и попытался поднять.

— Забудь об этом! — отчаянно крикнула она, но тут же подскочила без всякой помощи и, петляя, ринулась к умывальнику.

Дальнейшее она предпочла бы навсегда стереть из своей памяти.

Через полчаса она смогла отползти к дивану и плюхнулась на него совершенно обессиленная.

— Какой кошмар! — прошептала Алена.

— Странно, я плохо помню, что там происходило, — отозвался Терещенко, расслабленно покоящийся в кресле.

— Тебе еще повезло, ты хоть что-то помнишь!

— Это как сказать… — он с трудом усмехнулся.

— А что было?

— Тебе полный вариант или щадящий?

— Начало мне не нравится.

— Сначала ты танцевала польку с Ганиным, потом пела с Федоровым, потом пыталась снять капюшон с отца Гиви и напоить его водкой, ну а под конец повисла на охраннике, я с трудом оторвал тебя от него и притащил сюда.

— И все?

— Ну, если не брать во внимание, что по пути ты органично вписалась в компанию осветителей, которые с радостью переругивались с тобой такими словечками, которые ты сейчас — слава богу! — не вспомнишь, и если забыть про твое бормотание о слиянии жарких тел в Сан-Тропезе, то в остальном все было замечательно.

— Сан-Тропез? Что-то припоминаю. Это, кажется, во Франции. Я читала в романе. И осветителей помню — жуткие парни. Валялись в коридоре.

— С пробуждением, — в костюмерную просунулась голова Ильи Ганина. В отличие от Алены и Вадима, он выглядел очень свежим. — Ты рассказал ей про польку?

Терещенко кивнул.

— А про страстные поцелуи?

— Что?! — она поднялась на локтях, но тут же снова обессиленно рухнула на диван.

— Может, не стоит? — взмолился следователь. — Ее и так тошнит.

— Нет уж, нет уж! — запротестовала она. — Пусть лучше горькая, но правда!

— Ну… — Вадим подозрительно покраснел.

— После того как он оторвал тебя от верзилы, — Илья многозначительно усмехнулся, — ты просто обезумела. Горячо шептала про Сан-Тропез, про то, что свет скоро включат, а вы, пардон, все еще в одежде, ну и целовались вы, конечно. Очень сексуально.

Алена закрыла лицо руками и простонала:

— Нужно было ограничиться щадящей версией.

— Вот и я о том же, — хмыкнул Вадим.

— И все? — она попыталась унять нервную дрожь.

— Не знаю, — легкомысленно ответил Илья, — свечку не держал.

— Вадим! — она не решилась отнять руки от лица.

— Да не было ничего, — он поерзал в кресле и быстро перепрыгнул на другую тему, обратившись к Ганину: — В театре кто-нибудь, кроме нас, остался?

— Еще бы! — хохотнул тот. — Никто не ушел. А между тем седьмой час утра. Спектакль начинается в девять. Не знаю, как собирается Людомиров играть своего Артемона — он не может отползти от унитаза. Извини, Аленка, за грязные подробности.

— Сдается мне, что водка была некачественная. Такие последствия… — задумчиво протянул Терещенко.