Анна Михалева - Сама себе враг

Алене показалось, что она очутилась на Дне открытых дверей театрального вуза. Сразу стало нестерпимо скучно. Как-то само собой потянуло в «Шоколадницу» — дивное кафе и единственное место, где она провела большую часть лекций по философии, будучи студенткой университета. «Ностальгия — великая вещь…» — пронеслось в ее голове.

— …И когда я читала ему «Офелию», он смотрел на меня такими глазами, — восхищенно вздохнула Прощенко, прервав ее путешествие в «такое далекое и беспечное прошлое», — такими глазами, знаете, полными слез…

«Вот! — Алена торжествовала. — Вот почему она занимается с Ляхиным — он восхищен ею. Он обожествляет ее, как актрису, и может быть… как женщину?»

Видимо, Прощенко прочла ее мысли и, смутившись, снова попыталась принять вид метра-учителя, но напрасно — Алене в один момент стало все ясно.

— Василий — прекрасный ученик, — закончила тихо актриса.

— А как человек?

— Дивный, дивный! — с усиленной горячностью воскликнула Прощенко, понимая, что попала в тиски допроса, и пыталась выпутаться из неприятного разговора, не повредив своей репутации. — Очень восприимчивый, эмоциональный и… такой несчастный. Он ведь такой одинокий. Бедный, бедный мальчик!

Алена покачала головой. В основном от удивления, скрыть которое была не в силах. Чего это Прощенко взялась защищать Ляхина, словно на него уже кто-то нападает? Странно все это.

Она хотела задать актрисе еще парочку вопросов, но та просто-таки рванула от нее к дороге, наскоро попрощавшись, и, тут же поймав машину, поспешно нырнула в нее, даже не предоставив Алене шанс отказаться от предложения поехать вместе. Испугалась, что та ее раскрутит на откровения? Не может совладать с собой, когда речь заходит о ее ученике? Похоже на то…

Неужели у них роман? И еще… неужели Ляхина действительно нужно выгораживать? Но что он такое натворил?

Адрес Василия тоже не казался подозрительным — улица какого-то адмирала Раскувакова, действительно, рядом с театром. Презрев холодный ветер, Алена решила пройтись и подумать. Сначала мысли ее кружились вокруг ареста Ганина и возможных действий настоящего убийцы. Что он может предпринять? Напасть на еще одного актера или в знак протеста перерезать горло какому-нибудь случайному человеку, как это было в прошлый раз? За актеров Алена не волновалась. Скорее всего бандитов не слишком убедили действия милиции, и они очень сомневаются в том, что Илья на самом деле задушил их товарища. И вообще… убийство охранника — довольно загадочно само по себе. Во-первых, что он увидел? Ведь убили его только потому, что, потащившись за Линой Лисицыной, он мог заметить такое, что убийца хотел скрыть. Но что? И вообще, как он оказался под сценой? Что он там делал? В конце концов, что делала там Лина, если исходить из того, что охранник волочился именно за ней? Да и каким образом нормальный человек смог задушить такого верзилу? Из всех, кого она знала в театре, только Федоров, благодаря своей внушительной комплекции, имел шанс выиграть в схватке с охранником. А ведь схватка должна была состояться. Неужели охранник добровольно согласился бы расстаться с жизнью?

Да и за Линой ли он пошел под сцену? А за кем тогда, или за чем? Может быть… Осветители и рабочие сцены пируют сами по себе, их редко приглашают на актерский банкет. В тот вечер точно не приглашали. И если спиртное для интеллигентной публики обычно хранится в костюмерной у тетки Таи, то водка для рабочих складируется где? Конечно же, в той самой маленькой комнатке под сценой, в которой они с Вадимом и нашли труп охранника. Теперь она вспомнила, что в разгар веселья выяснилось — бутылок с «горячительным» не осталось, и Вениамин Федоров собрался было бежать в ларек. Но к тому времени стрелки часов подбирались уже к четырем утра, и Ганин уговаривал его не ходить, тем более что идти он был неспособен, стоял, прислонившись к стене, и бубнил, что «ежели в его руках немедленно не окажется бутылка, он всем назло выползет на улицу и попрется в ларек, как последний бомж». Тогда Ганин попросил кого-нибудь спуститься под сцену и одолжить у осветителей водки для Федорова или сбегать ради него в магазин. Наверное, этот бедолага охранник и откликнулся на его просьбу. Лина тогда еще была с ними. Точно! Она и крикнула: мол, «кто-нибудь, спасите короля!». Верзила захотел быть рыцарем в ее глазах и пошел. Вот тогда он и увидел то, чего не должен был видеть! А потом Алена танцевала польку с Ильей и целовалась с Терещенко. И Вадим решил ее увести, потому что вела она себя совершенно некрасиво. А охранника все не было. Федоров совсем разбушевался, даже, держась за стену, направился к выходу со сцены. Тогда Вадим пообещал, что добудет ему бутылку сам. Вот почему она помнит качающиеся над головой балки — потому что они тоже спустились под сцену в поисках осветителей. И вот почему она ругалась с ними — они говорили, что водка у них тоже кончилась, никто никуда не побежит, так как все ослабли и лежат на полу. А она кричала, что нет среди них настоящих мужиков. Что они ей отвечали, Алена предпочла не вспоминать. Жуткая, подвальная ситуация! Так что же увидел охранник в той кладовке? Может быть, заметил, как кто-то подмешивал в водку димедрол, чтобы напоить ею неугомонного Федорова?

Интересно, что скажет по этому поводу Вадим? Скорее всего попытается доказать, что именно Ганин сыпал димедрол в водку, когда его застукал за этим делом охранник. Ведь Терещенко все еще надеется, что именно Илья и есть убийца. Почему он так упорствует? Потому что он не знал Ганина раньше и ему не представилось случая убедиться в том, какой тот замечательный парень? Или Вадим вообще плохо разбирается в людях? Кроме него, ни у кого не возникает мысли, что Илья мог хоть каким-то боком быть причастен к убийствам. Похоже, что даже Горыныч и тот не согласен с Вадимом. Так почему же следователь держится за свои подозрения с уверенностью маньяка? Потому что ревнует ее? Нет, это, пожалуй, слишком смелая догадка. Да и вообще, ну его, со всеми его версиями! Думать о Вадиме ей совершенно не хотелось. Слишком уж странной казалась ей их связь. Романом это уже не назовешь. Какой там роман! Пару раз целовались в состоянии алкогольного опьянения, а теперь он и близко к ней боится подойти. Даже когда она изредка проводит рукой по его щеке, вздрагивает, словно его касаются не пальцами, а оголенными проводами. Вообще, все это странно. Сам признался в любви, сам делает вид, что она ему нравится, но никаких дальнейших шагов — однажды пригласил на свидание — и какая проза! — в Пушкинский музей. В «Сатирикон» — это уже она его затащила. О том, чтобы, как прежде, зайти к ней в гости на чашечку чая, так и речи быть не может. Он что, интересно, опасается, что она его затащит в постель?! Ну а если и так? Чего в этом страшного для мужика? «Тоже мне, романтик хренов! — выругалась про себя Алена. — Нужно его успокоить при случае, что не имею на него никаких сексуальных видов!» И вообще, отношения с Вадимом все больше напоминали ей деловое соглашение. Словно они заключили некий пакт о сотрудничестве — не слишком долгосрочный, всецело удовлетворяющий интересы обеих сторон. «Интересно, как Ганин понимал, что с Линой Лисицыной у них ненадолго? Вот я не могу разобраться, надолго ли у меня с Терещенко. Так же, как не могла догадаться, насколько серьезно у меня с Буниным…» Бунин. Гад последний! Крутит свои многочисленные романы, а ей даже ни разу не позвонил! Все мужики — сволочи, и черт с ними! Тем более что она уже пришла по указанному адресу. Дом был самый обычный — девятиэтажный, кирпичный, с большим количеством застекленных балконов. Она поднялась на четвертый этаж. Дверь квартиры Василия Ляхина тоже не вызывала особенных подозрений — самая заурядная дверь, обитая дерматином. Алена вдавила кнопку звонка. Где-то внутри раздались мелодичные переливы. Но и только. Хозяина дома не было. Это сразу стало понятно по гнетущей тишине, которая ответила на звонок. Она позвонила еще пару раз для приличия — тот же результат — и, повернувшись, вознамерилась пойти вниз. В этот момент из противоположной двери вышла соседка Ляхина — дама внушительной наружности, не то чтобы она была толстой, вовсе нет, скорее всего без одежды она выглядела поджарой. Внушительной ее делали высокий рост, прямая осанка и строгое выражение лица. На носу дамы покоились большие очки в тонкой золотой оправе. На секунду дама напомнила Алене ее собственную тетку Таю, она даже улыбнулась ей, но потом, решив, что радушие в этой ситуации вряд ли уместно, просто кивнула головой. Даму же, видимо, до глубины души тронула радостная улыбка незнакомой девушки, она тоже слегка расцвела, моментально перестав быть внушительной.