Валерий Хазин - Прямой эфир

Запад не замечает откровений Халифа. Исламский мир поначалу восторженно приветствует. Его новые исследования выходят одно за другим, переводятся и охотно покупаются на Ближнем Востоке, Аравийском полуострове, странах Магриба. В середине 80-х о «коде Халифа» заинтересованно рассказывают научные издания Америки и Канады.

Но ветра меняются очень быстро. Одни богословы начинают обвинять Халифа в «ереси бахаистов», другие – в скверне «иудеохристианской гематрии». Его книги уничтожают, публикации запрещают. Как обычно, начинается травля в открытых источниках, угрозы по всем возможным каналам. В 89-м группа ученых богословов из Саудовской Аравии в общей фетве проклинает «вероотступников Салмана Рушди и Рашада Халифа».

Справедливости ради – к тому времени «нумерология доктора Халифа» уже многократно опровергнута и отчасти высмеяна не только арабами, но и математиками Нового и Старого Света.

Рашад Халифа объявляет себя «последним Посланником Завета», основывает общину «истинных последователей», или «Интернационал Преданных», продолжает публиковаться в США, строит мечеть в Аризоне, в городе Тусон.

В кухне этой мечети в 1990 году Халифа и был убит: ему нанесли 29 ножевых ударов. Из четырех подозреваемых осужден был один, остальные скрылись. Все они, предполагала полиция, принадлежали к той же секте исламских фанатиков-африканцев, которая брала на себя ответственность за взрывы кришнаитских храмов в Денвере и Пенсильвании, а также отеля в Орегоне, где проходили слеты последователей просветленного Ошо.

…Совпадения – думал Дан – обволакивают нас на каждом шагу.

Но он не мог ни представить, ни ожидать, что именно здесь и теперь, в городе Котор, внезапно вспомнится, какой занятной казалась ему вся эта история с географией и нумерологией вперемешку – тогда, в те дни и ночи ясные, когда Мария и Мириам не выходили у него из головы. И как потом стремительно и панически потребовалось все это забыть…

Счастье Иосифа – пробормотал он, – что выдумки его, хотя и напоминали код и наваждение доктора Халифа, – ни словом, ни буквой не касались ничего подобного, и диджею Бариста – следует честно признать – дарована была жизнь полная и наилучшая из смертей…

Дан выпил еще кофе: нужно было взять себя в руки, вспомнить и других математиков.

И все как будто бы складывалось, и было обдумано, но он уже с тревогой начинал поглядывать на часы.

И карандаш неприятно подрагивал меж пальцев.

« Великий математик Пол Эрдос, –написал он с усилием , – прославился тем, что опубликовал больше математических работ, чем кто бы то ни было в истории. Пол Эрдос – звали его американцы. Но он был венгерским евреем, и настоящее имя его звучало примерно так: Пал Эрдёш. Одержимость математикой он унаследовал от родителей. Рассказывают, что в три года он мог на спор мгновенно вычислить возраст человека в секундах. Он обожал решать задачи и работать в соавторстве. Его занимала комбинаторика, теория графов и чисел, теория вероятности и множество иных областей.

Он потреблял кофе в неимоверных количествах, выдавал по два-три афоризма в день и прожил восемьдесят три года.

« Математик, – говорил он, – это машина по переработке кофе в теоремы ».

Иногда, впрочем, эту фразу приписывают одному из сотен его соавторов, Альфреду Реньи.

Ему и другим коллегам Пол Эрдос любил рассказывать о воображаемой Книге, в которую Всевышним занесены лучшие и наиболее изящные доказательства всех математических теорем. Когда ему встречалось какое-нибудь доказательство, поражавшее его элегантностью и красотой, он обычно восклицал: «О, это – из Книги!»

«Вы можете не верить в Бога, – шутил он, – но вам придется поверить в Книгу»…»

Здесь Дан почувствовал, что совершенно выбился из сил и бороться со сном больше не в состоянии.

Он спустился на второй этаж, в комнату отдыха, чтобы хотя бы ненадолго прилечь на диване.

Через двадцать семь минут ему приснилось, что он проснулся.

Здесь теперь никто не верит эпиграфам, разумеется. Просто некоторым, видимо, они по-прежнему радуют слух, хотя вопросов – говоря честно – вызывают по-прежнему множество.

Кто тут – спрашивается для начала – кто тут, собственно, автор? То есть в честной истории автор слов прописывается, конечно. Но кто здесь, спрашивается, ловец или охотник – тот, кто ухватывает, выдергивает, оборачивает строку летучую в эпиграф, в письмена – в стылую тень отлетающих слов?

Или: зачем вообще нужны эти остановки, эпиграфы, когда они ничего не добавляют речи звучащей, быстротекущей, а только смущают слушающего ложным глубокомыслием?

Вот почему искушенные чаще всего против эпиграфов – и письменных, и устных.

И если здесь и сейчас он все же был услышан или замечен – мы спешим согласиться с теми, кто просит считать его чем-то вроде местоимения, пустого звука, указующего на имя, но не имеющего – здесь и сейчас – места, то есть попросту несуществующим.

А если то, что принято называть эпиграфом, прозвучало или послышалось все-таки – то потому лишь, что это – очевидно и безусловно – был сон.

Правда – чтобы не лукавить – трудно даже сказать, чей сон, хотя – уверяют – видели его многие.

Нам же, похоже, лучше поскорее присоединиться к опытным, уточняющим, что правильнее говорить не «видели многие», но «было позволено», или – «когда позволялось увидеть некоторым».

Словом, чье это сновидение, мы не знаем, зато почти наверное можем указать последовательность его появления – в обратном, так сказать, порядке – in order of disappearance, в порядке исчезновения сновидцев. И, пожалуй, успеваем упомянуть и еще кое-что: первые, ставшие здесь последними, когда-то носили, в отличие от иных героев, настоящие имена – и, значит, все, что случилось или привиделось, было чистой правдой.

Итак, Дану сначала приснилось, будто его разбудил голос Иосифа Кана, хрипловатый, узнаваемый – эфирный. Непонятно, чему Дан изумился сильнее – тому ли, что услышал во сне, или тому, как быстро улетучилось его изумление: ему тут же вспомнился английский психоневрологический каталог, самый надежный и полный, где утверждалось, что в жизни любого здорового человека бывает в среднем не менее десяти галлюцинаций.

Между тем, как это часто случается при встрече с превосходным рассказчиком, голос Иосифа становился словно бы все более облачным постепенно, словно бы удалялся ввысь, покачиваясь на волнах, – и очень скоро Дан перестал слышать его, но зато начал видеть и кое о чем догадываться: