Валерий Хазин - Прямой эфир

Доктора уверяют, что физическому здоровью мадам уже ничего не угрожает, но о возвращении к сценической деятельности предпочитают не говорить пока. Что-то их настораживает, видимо.

Таковы факты… и стечение обстоятельств…

И если Рихтер в самом деле злоумышлял против мадам, то получается, что она, пусть и невольно, ускользнула от него тоже. И теперь кажется, чтобы вернуться к жизни, нужно только время…

Есть между тем еще одна проблема… Не особенно срочная, но все же откладывать ее надолго нежелательно. Проблема, так сказать, с именами…

Видите ли, если следовать протоколу, умерший господин Бариста по паспорту являлся словенским гражданином по имени Примож Самарджич. Так зафиксировано в свидетельстве о смерти, точно так же – в сертификате захоронения (и здесь ничего нельзя было поделать). Поскольку он был иностранцем неизвестного вероисповедания, ни один из близлежащих приходов (ни православный, ни католический) места на кладбище для него не предоставил. Пришлось покупать его по здешним безумным ценам на интернациональном участке в Доброте, неподалеку от могилы Иосифа Кана. Сейчас там, где похоронили второго господина Бариста, – временный деревянный крест и табличка в соответствии с официальным сертификатом похоронного бюро: «Примож Самарджич».

– И что?

– Уже в ближайшее время нужно будет заказывать изготовление стационарной плиты, и устанавливать по местным стандартам. Что мы оставим на ней?… Последовать формальному протоколу и поместить на камне эту умышленную маску, эту фальшивку значило бы не просто обмануть всех, включая самого господина Бариста… Это значило бы навсегда запечатать его имя в небытии, непроницаемом и необратимом, без всякой надежды на возвращение. Даже без примечания к названию эмигрантского кладбища. Я не говорю сейчас о прежнем его имени, данном при рождении, и давно оставленном и забытом. И не об эфирном титуле на «Радио Монтенегро» или том нелепом односложном прозвище, которым некоторые взялись называть его здесь, по лени и невежеству. Нет.

Речь идет о главном – о том литературном псевдониме, о котором рассказывал нам Иосиф Кан, и ради которого, если мне не изменяет память, всё и затевалось когда-то…

Если только мы не расстаемся с мыслью сохранить, пусть и пунктиром, хотя бы какие-то следы, ведущие к нему, – для тех, кому когда-нибудь, как мы полагали, захотелось бы вернуть его – здесь или в России… Когда-нибудь, со временем…

Одним словом, я мог бы устроить (и документально обеспечить) изготовление иной подписи, которая не противоречила бы протоколу, как делают изредка в случае творческих псевдонимов. Например, сверху выбить крупно по-русски: «Имярек, русский писатель», а ниже: «живший в Черногории под именем таким-то», или просто в скобках – латиницей: «Примож Самарджич». Нужно только решить…

– Вы говорите, у нас есть еще время? Давайте подумаем…

Не может быть – сомневаются неверующие, – чтобы разговор этих двоих вот так и оборвался здесь, и в нем ни разу не была бы упомянута та, что представлялась Артичеллой.

Но мы не знаем.

В спорах щепетильных с внимательными теперь уже невозможно разобрать, яхта ли попросту пересекла пролив Вериге, или мы вдруг перестали слышать по каким-то иным причинам…

Не случайно же нам не разрешено ни вмешиваться, ни рассказывать о себе. Ведь если бы было иначе – ни в одной истории, каким бы из девяти способов ни передавалась она, нельзя было бы разглядеть или отличить точку прибытия от точки отправной, и все они казались бы бесконечными.

Но так не бывает.

И поэтому вынуждены признаться: хотя даже мы видим и знаем не всё, некоторым позволено иногда видеть и свидетельствовать о невидимом.

Они-то и напоминают нам, что в дни камелий Артичелла так и не прилетела в город Котор и вообще никогда больше не появлялась на берегах Адриатики.

Но во мгле – ручаются они – во мгле лона ее, под перламутровым, боттичеллиевым свечением, ласкавшим лоб бариста, уже начали жить и подрастать две девочки с глазами разных цветов.

Глазам этих сестер (одни – темные, как мокрая кора сосны, другие – влажно-серые, словно голыш после отлива) – глазам этим суждено будет много лет служить источниками длительных мужских снов и разнообразных бессонниц.

Но разве – останавливают опытные – собираемся мы, в самом деле, заглядывать так далеко?

Разве нам решать, когда помедлить, а когда поторопиться?

Разве осмелимся мы – здесь, в прямом эфире, – называть их имена?

© Валерий Хазин 2003-2014