Валерий Хазин - Прямой эфир

И вот слова, которые явственно расслышал Хунайн ибн Исхак, изумляясь все сильнее, – слова, которые для него оказались началом, а для Артемидора, видимо, – окончанием рассуждения:

«И тогда, мой сын, – сказал Артемидор, – ты не забудешь уже этого сквозящего полета и как бы подсушенного шелеста душистой хвои в верхушках сосен… И не забудешь путей к нему.

Теперь, когда из пяти видов снов ты научился с легкостью выделять те сновидения, которые только и подлежат толкованию в их пяти разновидностях, я расскажу тебе главное.

Ремесло снотолкователя позволит тебе никогда не знать нужды. И потому я разделил труд на пять книг: три всеобщие и две сокрытые. Помни, что к тебе обращены две последние с тем, чтобы пользовался ими только ты сам, а не приобщал к ней многих, распространяя списки.

Но это – дело внешнее, ремесленное, подобно перечню истинно сбывшихся снов. Помни, что большинство людей видит не такие сны, как те, кто умеет их толковать.

Вот почему, когда в ремесле онейрокритики ты достигнешь совершенства и станешь замечать, что тебя уже нечем удивить, – тогда, но не раньше ты сможешь, наконец, начать приближение к тому, что скрыто под ремеслом, словно течение под волной прилива, чем занимаются не ради богатства и не с публикой, но в полноте одиночества.

Ты отправишься в путь по тем указателям и со всеми остановками, что я расставил для тебя в книгах, – никуда не сворачивая и не отступая. Никуда не сворачивая – повторяю – и не забегая вперед: идти нужно будет след в след, помня все, о чем я рассказывал тебе.

Например, не следует пытаться скрытно или явственно проникать в чужое сновидение прежде, чем сам научишься уверенно видеть сны по собственной воле в отмеренные дни луны убывающей. А без навыка проникновения в сны живых нельзя и помыслить о соприкосновении со снами великих умерших. И так далее.

Помни об этом, чтобы не впасть в заблуждение.

Ключи даны, пути прочерчены, указатели расставлены.

Не забывай, мой сын, что вначале будет слово с удвоенной «гаммой», а затем снящиеся буквы ты будешь распознавать через числа, а числа – через буквы…»

Тут Артемидор прервался внезапно, повернулся и, затенив глаза ладонью, спросил, прищурившись на Хунайна в упор:

«В твоих четках, скажем, каким по счету идет зерно с подпалиной?»

«Одиннадцатым», – выдохнул Хунайн, холодея.

«Или двадцать третьим, – строго добавил Артемидор. – Смотря по тому, откуда считать…»

И на слове «считать» Хунайн ибн Исхак пробудился во сне, ибо он все еще ощущал переливчатое потрескивание нагретых четок меж пальцев, но не чувствовал ни рук, ни ног своих, ни остального тела.

Ему даровано, понял он, редчайшее из сновидений открывающих. Он замер, боясь вспугнуть его, словно волнообразные круги от камня в пруду, опасаясь даже легчайшего вздоха, дабы не соскользнуть: не проснуться окончательно или не провалиться в другой сон, еще более глубокий.

Он успел сказать себе, одолевая немыслимую сонливость, что загадка Артемидоровой «Онейрокритики» раскрыта – по чьей-то милости раскрыта ему.

Знаменитый снотолкователь был не безумен, конечно же, но сокровенно мудр: в собственном сочинении он укрыл для сына тайну искусства, которое эллинские философы иногда именовали «онейропраксис», а простолюдины Ликии и Карии почитали, по невежеству, полетом на стреле.

Артемидор разбросал в пяти книгах указатели, отправляющие жаждущего туда, где можно было бы, например, не только являться в чужое сновидение, но и управлять им, оставаясь невидимым. И не об этих ли путешествиях перешептывались иногда ученые Байт-аль-Хикма, уверявшие, будто именно там некоторым дозволяется различать и рассматривать, не спеша, наилучшие видения самых достойных мудрецов, живых и мертвых, включая наглядные решения наиболее трудных задач и вопросов? Пути туда или сами просторы, где, подобно облакам, проплывают перед взором такие сновидения, они называли словом Хуркалийа, и говорили, что полное их описание дано шестым имамом Джафаром ас-Садеком, а двенадцатый имам обитает там под чужим, тайным именем…

Как бы то ни было, торопился Хунайн ибн Исхак, ясно, что речь шла об одном и том же. Он не сомневался уже, что рано или поздно сумеет извлечь эти подсказки и указания из сочинения Артемидора и собрать их воедино, хотя бы и с помощью исчислений несравненного аль-Хорезми. Он решил еще, что для начала переведет три первые книги «Онейрокритики» и позволит бумажным копиям наводнить базары: пусть разбухают и множатся сотни ложных, искаженных, полуграмотных сонников, пусть насыщают тупую алчбу бессмысленной толпы. Книга же извлеченная, куда будут уложены и расписаны тайны онейропраксиса, должна быть в единственной копии перенесена на пергамент, чтобы оставаться доступной лишь избранным…

А может быть, – успел еще подумать Хунайн ибн Исхак – правильнее будет поступить так, как делали мудрецы народов Сина и Сера? Не спрятать ли потом – подумал он, дрожа, – не укрыть ли полученную книгу в каком-нибудь тайнике в башне? Не зря же рассказов о сокровищах в стене и о тех, кто отыскал их во сне, в арабском языке больше, чем народов, говорящих на арабском… Ведь тогда удалось бы уберечь ее и от соглядатаев случайных – одновременно утаить и указать, привлечь знающих и отвести непосвященных…

Но мысль эта тут же пропала в его голове, как будто канула в воронку где-то под теменем – он выронил четки и провалился в следующий сон.

И, взглянув вниз, увидел, взмывая над Багдадом: не четки извиваются, а река Дияла впадает в Тигр и несет какие-то немыслимые волны цвета земли.

И тоска снова сжала его сердце, ибо (хотя никто не сказал) он уже сам знал откуда-то: это чернилами переполнены воды реки, потому что все книгохранилища Байт-аль-Хикма затоплены по приказу скуластого темника, который привел под стены столицы конное войско степняков.

И много дней (даже во сне его) Тигр истекал чернильными волнами, а Хунайн ибн Исхак все никак не мог припомнить, где встречался ему этот устрашающий, хотя и текучий цвет – все не мог, обливаясь слезами, дать ему имя…

Кофейный – возможно, сказали бы мы сегодня, пусть Хунайн ибн Исхак и не мог произнести такого.

Но прозвучало, кажется, именно это – вот только мы затрудняемся уловить, что произошло раньше: перестал ли Дан в тот же миг видеть Хунайна или снова сделалось слышным неторопливое повествование – хрипловатый голос Иосифа Кана. И Дан даже сумел как будто открыть глаза – но, сколько ни оглядывался вокруг, так и не мог различить, сумрак ли ночи глубок, или долог обморок сна.