Валерий Хазин - Прямой эфир

Ведь если прислушаться к намекам, разбросанным в его записках, и к тому, что было передано в сновидении математиков и толмачей, – Иосифу, кажется, открывались и эти, немыслимые, совсем уже корпускулярно-волновые тропы.

Не этого ли, в конце концов, не выдержало его сердце?

И если – говорят внимательные – и вздрогнул Дан, расспрашивая себя и растеряв сон по дороге, то от того лишь, что все встало на свои места и – к изумлению его – вопросы эти уже не изумляли и не мучили.

Во всяком случае, было совершенно понятно, что именно захоронил Иосиф в другом, главном своем тайнике.

Он наверняка извлек из «Онейрокритики» и соорудил нечто наподобие «Мемориала» Паскаля или даже «Красной книги» Юнга.

Но что-то случилось – и в какой-то момент Иосиф уничтожил все косвенные следы своих трудов и дней онейропрактики, решив оставить при этом некое подобие карты к острову сокровищ, травелога, послания.

А потом, возможно, зашифровал дополнительно и спрятал его.

Но зачем?

Не тайных же сект, не розенкрейцеров или ассассинов каких-нибудь испугался Иосиф?

И здесь – согласимся – Дана действительно накрыло чем-то вроде скоротечной волны новогодней, забытой с юности, – tiding of discomfort and joy: стало жутко и весело, как будто ударило в голову и разлилось по телу, крепчая, лекарство от тоски. Какими унылыми показались ему тут же все поспешные обеты ноября… Конечно, открывшееся можно было по-прежнему считать бредом или галлюцинацией, да и с библейским предшественником общего у Иосифа было только имя. Но какой звенящей, словно гирлянда, оборачивалась мысль о близлежащем (теперь Дан не сомневался уже) тайнике!

Правда, думать об этом дальше было некогда: он уже спешил из кабинета в студию, когда внезапно опять позвонила Артичелла.

«Я обманула тебя, прости, – сказала она тихо. – Может быть, испугалась. Но ты ведь тоже обманул меня? Я же знаю, чем кончился твой сон на самом деле. Снегом. Сначала было жарко, а потом стало холодно – так? И начал падать снег, и застывал горками на сосновых лапах, а они качались медленно – правда? Это ведь был мой сон – как ты мог увидеть его? Все до последней мелочи? Я испугалась. Ведь это невозможно… Наверное, это что-нибудь значит и как-то объясняется, по-видимому. Но я не знаю. Может быть, потом мы сумеем истолковать все это. Вместе. Когда встретимся. Недели через две-три. Просто мне нужно ненадолго уехать в Штаты. Я позвоню. Буду скучать».

Но, пожалуй (спорить не будем), Дан так и не успел ни расстроиться, ни испугаться.

Через пять минут он уже был в прямом эфире, а когда вернулся к себе – совсем иной, незапамятный страх ткнулся в горло тошнотворным комком: незнакомец, уютно устроившийся с журналом в его кресле, сбоку стола, даже не сразу поднялся ему навстречу в его же кабинете (почему-то открытом), а сначала как будто оглядел его вопросительно.

«Добрый вечер, – проговорил он через секунду, откладывая журнал, вставая, улыбаясь. – Точнее, доброй ночи, дорогой наш диджей, господин Бариста. С Новым годом!»

Его непривычно чистый русский был лишь слегка обветрен Адриатикой, но лицо – скуластое, не по-здешнему бледное, словно солнцеотталкивающее, почему-то пугало: оно странным образом покачивалось отдельно над кряжистым, образцово-показательным торсом.

«Вы удивлены, понимаю, – улыбнулся он еще раз, выкатывая кресло в сторону Дана, чуть ли не помавая рукой пригласительно. – Заранее приношу все возможные извинения. Прошу вас, не волнуйтесь и присаживайтесь. Все разъяснится через секунду. Вот мой пропуск – взгляните».

И Дан, верно, и в самом деле не заметил, как оказался в собственном кресле напротив собственного стола, и едва взглянул на пластиковое фото. Горловой комок опустился и завязался знакомым узлом в желудке, и все тело вдруг потянулось туда же, внутрь, как бы застигнутое внезапным ветром – упругою русскою речью.

Гость меж тем по-хозяйски придвинул к себе другое кресло, но не сел в него, а облокотился на высокую спинку сбоку.

«Понимаю, – кашлянул он. – Вы, наверное, были бы не прочь запустить в меня степлером, если бы не валились с ног после эфирной ночи. Кто он такой, ругаетесь вы про себя, и какого… черта делает в моем кабинете, да еще в это время? И, скорее всего, уже мелькнула мысль вызвать охрану? Еще раз прошу прощения и уверяю вас, что волноваться незачем. Во-первых, я и есть тот, кому подчиняется охрана, в том числе и в этом здании, то есть – как там сказано? – «тот, кто стережет самих сторожей»… Вы убедились бы в этом, если бы внимательно рассмотрели буквы и синюю полосу на пластике, который слегка отличается от вашего. Во-вторых, вам нечего опасаться и все обстоит ровно наоборот: я здесь затем, собственно, чтобы решить кое-какие вопросы безопасности, и вашей, между прочим, тоже. В-третьих, я ждал вас в кабинете именно потому и только потому, что вы – в спешке или от усталости – забыли его запереть, отправляясь в студию… И хорошо еще, что здесь, на радио, нигде не хранят настоящих секретов… Но все-таки лучше, решил я, надежнее будет, с учетом открывшихся обстоятельств, дождаться вас прямо тут. Еще и еще раз прошу простить за непредумышленное вторжение – можете поверить, я ничего не трогал, да и вошел не больше получаса назад и просто сидел с журналом…

Понимаю, все это должно вас бесить, но, в конце концов, ничто не мешает вам позвонить… У вас же есть номера – Милош или Снежана? Они соединят вас с тем, кого вы, наверное, привыкли называть Джаном, – а он в случае ЧП все равно прислал бы меня… Если ответил бы ночью… Или – хотите? – можно ведь действительно вызвать охрану. Телефон перед вами…»

Но Дану – правда – показалось в тот миг, что на него насильно надели наушники и он не слышит ничего, кроме своего – слишком шумного – дыхания, как бывает в первые секунды перед эфиром. Он сжимал в кармане ключ, но так и не смог вспомнить, запирал ли кабинет, уходя, или забыл, в самом деле… А уж огрызнулся ли он, наконец, чем-то вопросительным или выругался устало и грузно – сказать затруднительно.

«О-о… – хмыкнул гость в ответ. – Вот уж точно – никогда не знаешь, где настигнет тебя Россия… Земли вокруг, конечно, сплошь славянские, но все же здесь, в городе Котор, звучит это странно… Особенно из уст маэстро и господина Бариста. Хотя в нашем с вами случае еще более странным обернулся бы этот разговор об именах, кто бы ни затеял его… Совершенно ведь непонятно – согласитесь? – о чем идет речь… В нашем с вами случае. Я вижу и понимаю, что вам смертельно хочется спать – постараюсь не утомлять. И совсем коротко – к делу. Если бы вы опять-таки были чуть внимательнее, читая документы, вы разглядели бы на моей карточке обычную немецкую фамилию – Манн. Разумеется, это фикция, оперативный псевдоним, но здесь давно обращаются ко мне именно так, на германский манер: Herr Mann, герр Манн – может быть, потому, что я родом из поволжских немцев. Все привыкли, и я тоже. И хотя – согласен – это слегка режет слух, зато в зависимости от местных диалектов иногда может напоминать даже имя – как бы русское, но вполне говорящее, центростремительное.