Николай Аникин - Наркомэр

— Да-а, сейчас он уронит…

Племянник вышел за ворота, а за ним и сопровождающий, негр, который слова толком не сказал за все время. Может, иностранец и по-русски не соображает?.. Вышли и долго стояли у ворот, провожая взглядом машину и взмахивая руками. Машина вот только у иностранца какая-то не такая. Может, напрокат взяли у кого?..

— Теперь ты понял, Федя, в чем причина моего волнения, — говорил Михалыч. — Они не только меня прижали. Они мать мою взяли в оборот. Понял, наверно, по разговору, что в заложницах была? Такие вот дела, Федя. Теперь что ты мне скажешь? Чтобы я молчал? Простил им все концерты? Простил смерть товарища?

Федя молчал. Он крутил баранку на кочках и молил об одном: амортизаторы бы только выдержали. В остальном он как-нибудь разберется… Странный этот полковник. Привез с собой и посвящает во все дела. Допекло человека. Либо действительно податься не к кому. Но ведь существуют же официальные органы — милиция, например, та же.

— Милиция не про мою честь. Сидит там некий дядя с такими же погонами и высокой должностью. Этот дядя с некоторых пор не на ту мельницу воду льет. Ему кажется теперь, что он не тому идолу служил.

В город Михалыч с Мартыном прибыли после заката солнца. Горели огни.

— Вас куда доставить, товарищ полковник? — неожиданно спросил Федя.

— Зови меня просто Михалыч. И доставлять меня никуда не надо. У этой вот остановки, где взял меня, останови. Теперь ты понял, что мне нужен помощник. Я зову тебя не на амбразуры кидаться. Нужно лишь иногда помочь — отвезти-привезти. Я оплачу. В долгу не останусь. Но если ты согласишься, мне потребуется твой телефон. А я дам тебе номер своего. И машину надо подготовить, чтобы не гремела. Средства на ремонт тоже будут. Согласен?

Он положил на приборную доску деньги.

— Мне надо подумать… Запишите телефон…

Михалыч вышел из машины, а Мартын, развернувшись, поехал в обратную сторону. Ему надо поставить машину. Стариковская оказалась машина, дедова. И на том спасибо. Он позвонит Мартыну завтра же и, если тот даст свое согласие, станет на него лишь надеяться. Он будет хотя бы знать, что машина с водителем в его распоряжении. Хотя и старая.

Он сел в подошедший трамвай и только через час оказался у знакомого дома. Он позвонил. Дверь открыла Люба и вначале не узнала его.

— Ты ли это, Толя? Ты просто неузнаваемый…

Полковник вошел. Разулся, прошел в комнату. И там снял с себя пиджак, обнажив оперативное снаряжение.

— Где ты был, Толя?.. — тревожно спросила Люба.

— Так… Съездил на Половинку, навестил мать… Живут в лесу, молятся колесу. И боятся людей. Такая вот у меня информация. Но этих пока что там не было. Им некогда теперь…

— Что ты говоришь такое. Меня всю прямо трясет…

— Как же ты собралась быть моей женой, Любушка?

— То совсем другое. Там все официально. По-настоящему. А тут у тебя риск. Может, ты не должен так поступать? Пойти бы в прокуратуру и все там рассказать…

— И потом оказаться в канаве… Или очутиться в колонии строгого режима с пожизненным сроком. Ты будешь ко мне ездить, любовь моя? — холодно спросил он.

Она замолчала. Перспектива быть вдовой при живом муже ее не устраивала. Она не будет больше задавать подобных вопросов. Ему все-таки виднее. Кожемяка всегда был такой, словно родился, чтобы лишь воевать…

Михалыч вынул из кармашка пакетик, который брал с собой. Вещество не пригодилось. Мартын не был наркоманом.

Федор Палыч безвылазно жил в деревне вторую неделю. Он так и не смог уехать. Он действительно рано утром вышел к берегу, чтобы с первым же теплоходом отчалить в любимый город, чтобы не видеть больше эти огороды, эти лопухи вперемешку с крапивой и эти кедры, голубовато-синие издали. Чтоб их всю жизнь не видеть! Угораздило его родиться в Сибири. И как раз в той самой деревне, которую он так и не может забыть. Тянет его сюда. Как закроет глаза, так сразу же всплывает в глазах река. Болотце. Шишки камышовые. Дом родительский, у самой реки. А за болотцем отвесная почти гора. Над болотцем тянется к небу несколько елей. Он их помнит почти такими же. Родился, а они уже росли на том же месте. Съехали с куском чернозема и над болотцем остановились. Теперь-то уже точно подросли. Над косогором стоит желтый деревянный крест — дураки какие-то в прошлом году воткнули наверху. А за ним купол церкви, словно из земли растет.

Он бы так и ездил беспрестанно сюда, пока существуют в нем силы. В его возрасте редкий найдется, чтобы мечтать о женитьбе на вполне серьезных началах. Слух вот только подводить стал. Мерещится все чего-то ему. Орет, что ли, кто-то. А! Нет! Моторка, кажется, чья-то завелась. На рыбалку поехал кто-то. Счастливый народ. Он не понимает, какое это счастье — самому ездить на рыбалку и ловить рыбу из реки, а не из чашки ложкой. Он, например, теперь не может. Давно отдал свой обласок зятю, и тот его благополучно изуродовал. Наделал дыр, замочил на целый сезон. Дерево пошло в гниль, и лодке-долбленке пришел конец. А ведь она служила ему столько лет. Он не помнил сколько…

С реки доносились теперь сразу три звука. Гремели именно три мотора.

Федор Палыч приподнялся над кустами, за которыми сидел по нужде, и обомлел: две дюралевые лодки на полном ходу, сближаясь между собой, шли навстречу третьей.

«В клещи берут», — успел подумать старый рыбак, и тут раздались торопливые, словно удары дождя по брезенту, выстрелы.

«Да это же… Это убийство… Они убивают человека…»

Человек только что стоял над бортом и тут же исчез в волнах.

Если бы у деда была в руках хотя бы малопулька, он, старый дед, не отступил бы. Он открыл бы отсюда огонь и хотя бы одного, но скосил. Не так тут далеко до них. Убили человека, и хоть бы что. Среди бела дня. Когда такое могло быть?! В разные времена он жил, но такого не было. Разве что в Гражданскую. Но тогда другое дело было. Тогда по идейным соображениям. Тогда царизм правил. И брат шел на брата. Но была цель. Теперь что ими движет?

Лодки быстро развернулись и пошли вверх. Через секунду их будто и не было никогда.

Федор Палыч торопливо поддел штаны и, застегивая пуговицы на ходу, поспешил книзу. Лодка без управления быстро шла по течению. Старый рыбак с сожалением глядел ей вслед. Пропала чья-то собственность. Впрочем, пропал и собственник. Только волны гуляют на поверхности. Рябь одна. Не зря Федор Палыч под утро видел сон: щука будто порвала сети и ушла — одни дыры остались. Интересно жить стали. Удивляться не приходится: где пропастина, там и ворон. Погиб, может, ни за что человек. Прямо на глазах из автомата — и пошли вскачь…

Волна вдруг набежала одна на другую, и показалось деду, что бревно-топляк несет по реке. Чуть ниже того места, где только что расправа состоялась. Боже ж ты мой!.. Да то же человек всплыл и дышит, кажись, отплевывается через силу. Дед почувствовал, как у него забилось сердце.