Джим Томпсон - Убийство

Я слонялась по площади перед судом, и остановилась перед ювелирным магазином. Я делала вид, что любуюсь украшениями, но на самом деле разглядывала себя в установленном там большом зеркале. Несмотря на все, что мне пришлось вынести за день, выглядела я неплохо.

На мне был белый кашемировый свитер, который я купила две недели назад, — я еще подумала, что сейчас, пожалуй, не сезон, чтобы ходить в нем; новая синяя фланелевая юбка, прозрачные чулки и практически новые шведские туфли ручной работы.

Я изучала себя в зеркале и думала, что о нем можно сказать все, что угодно, но скупым его не назовешь. Мы с мамой могли купить все, что нам хотелось, и он никогда и слова не сказал бы. Единственное, на чем он настаивал, это чтобы мы расплачивались наличными.

Сколько я себя помню, у мамы в кошельке всегда лежало сто долларов. И когда она или я покупали что-то, она ставила его в известность, и он давал ей столько, чтобы у нее опять была сотня.

Но мы почти ничего себе не покупали, по крайней мере, до этого лета. Я до смерти боялась ходить по магазинам, мне вечно казалось, что продавцы станут смеяться или шушукаться у меня за спиной. А мама была еще хуже. Поэтому мы ничего не покупали до тех пор, пока могли обойтись без какой-то вещи. Когда откладывать покупку было уже больше невозможно, мы хватали первое, что попадалось под руку, и буквально выбегали из магазина.

Папа часто говорил о нас гадости. Некоторые я никогда не забуду. Например, однажды, он сказал, что сдавал бы маму напрокат в качестве пугала, только ему жалко ворон. А про меня он говорил, что я выгляжу как дырявый мешок с отрубями.

Но после того, как я стала встречаться с Бобби, он уже не мог сказать обо мне ничего такого. Потому что рядом с Бобби я уже не могла позволить себе выглядеть плохо одетой, и я буквально заставила себя научиться покупать в магазине. А через некоторое время я и думать забыла о своем страхе. Я имею в виду, что привыкла ходить в магазин, как все люди, и теперь мне это даже нравится.

В последнее время я редко ухожу из города без покупки.

А почему я должна себе отказывать? У папы полно денег. Если он не может ко мне нормально относиться, то пусть позаботится о том, чтобы я нормально выглядела.

Я бросила взгляд на часы и обнаружила, что время приближается к шести. И я скорее зашагала к павильону, размышляя, сколько денег может быть в ящике для мелочи.

Обычно я не прикасалась к этому ящику, это не требовалось в моей работе билетера, поэтому я и не знала, сколько там может быть. Но была уверена, что много. Папа никогда не связывался с банками, он не нуждался в них, потому что вел все свои дела по принципу «деньги на бочку», — он это так называл. А раз дел у него было много, значит, и наличных порядочно.

Конечно, дела в павильоне шли неважно, да и другие могли быть получше. Но что из того? Ведь помимо этого — чего у него только нет! А сколько он заработал, пока все было хорошо? Даже если бы он целый год ничего не зарабатывал, то все равно остался бы богатым! Это знают все в городе. Даже если в том ящичке и не так много, как обычно, все равно там наверняка полно денег.

Когда до павильона оставалась примерно половина квартала, я заметила Ральфа Девора. Он вышел через заднюю дверь и полез на крышу вентиляционной камеры.

Я остановилась как вкопанная. И подумала: «Господи, как же я могла забыть о нем? Ну что он все время здесь крутится!» Мне даже стало нехорошо, так я растерялась. Но потом я высоко подняла голову и решительно двинулась дальше. Я поняла, что, здесь Ральф или нет, не имеет значения. Даже если он и заметил меня, что вряд ли, мне без разницы.

Ральф не увидит ничего странного в том, что я пришла к папе на работу. В конце концов, я дочь его хозяина, и ему не придет в голову останавливать меня и спрашивать, куда я направляюсь. Потом он, конечно, вспомнит, когда папа обнаружит пропажу денег, но на это мне наплевать, потому что тогда нас с Бобби здесь уже не будет, а назад мы возвращаться не собираемся.

Я вошла в павильон. Колени у меня слегка дрожали. Я слышала, как Ральф стучит молотком в вентиляционной камере.

Звук проникал через отдушины в танцзале: тук-тук, тук-тук. Я двинулась дальше, переставляя ноги в такт этим ударам.

Мои шаги замедлились. Этот стук начал меня пугать; мне стало казаться, будто я двигаюсь в какой-то похоронной процессии. А стук все продолжался и продолжался, даже после того, как прекратился. Внезапно я поняла, что слышу уже не удары молотка, а стук собственного сердца.

Я перевела дух и сказала себе, что веду себя глупо, потому что мне ничего не угрожает.

Через час мы с Бобби будем уже далеко отсюда. Папа не узнает, что это я взяла деньги, — а как бы мне хотелось, чтобы он узнал! Ведь сам он не сможет нас поймать, а обращаться в полицию ни за что не станет. Он слишком гордый и не признается в том, что его обокрала родная дочь.

Я остановилась перед дверью его кабинета. Открыла сумочку и вынула ключи. Некоторое время вертела их в руках, пока не нашла нужный.

Я вошла, закрыла за собой дверь и включила свет. И вскрикнула. Потому что папа был здесь.

Он сидел за своим столом, обхватив голову руками. Перед ним стояла недопитая бутылка виски.

Когда я вскрикнула, он испуганно вскочил и подбежал ко мне. Он ругался и спрашивал, что это за дурь пришла мне в голову. Но когда увидел, что я не отвечаю, а просто стою перед ним разинув рот, он снова сел и тоже молча на меня уставился.

Из танцзала прибежал Ральф. Он остановился на пороге кабинета и спросил, что у нас случилось. Папа не ответил, даже не взглянул в его сторону. Ральф извинился и ушел.

А мы так и смотрели друг на друга.

Ему не нужно было спрашивать, зачем я пришла. Он знал. Я готова была поспорить на миллион долларов, что он знал. Он долго строил планы, загонял меня в угол, отрезал пути к выходу, чтобы мне не оставалось ничего другого. И теперь, когда я решилась на этот шаг, когда у меня снова появилась какая-то надежда... О, конечно, он знал! Он сам все и подстроил. Иначе зачем он сидел здесь? Почему не ушел домой, как обычно?

Я попятилась к двери. Стояла и думала: «Как же я тебя ненавижу! КАК Я ТЕБЯ НЕНАВИЖУ! Ненавижу! Ненавижу!» Папа кивнул и сказал:

— Могу себе представить. И в этом ты не одинока. Я повернулась и бросилась бежать. И только гораздо позже я поняла, что, должно быть, произнесла вслух то, что думала. Что эти слова я выкрикнула ему в лицо.

Письмо от доктора Эштона я получил неделю назад, но не стал на него отвечать, и тогда в понедельник он позвонил мне по телефону. Я послал его к черту и повесил трубку.

Я вижу только один выход. А когда человек видит дорогу, он должен по ней идти, не важно, верна она или нет. Тогда удача на его стороне. К тому же так сподручнее. Иногда хороший пинок под зад — только на пользу. Понятно, чей зад я имею в виду.