Саманта Хайес - Пока ты моя

— Пип, Пип, вы здесь?

Прислушиваюсь, прижимаясь ухом к щели в ящике. Ответа по-прежнему нет, не слышно даже цоканья когтей или визгливого тявканья ее маленького джек-рассел-терьера. Гадаю, могла ли Пип отправиться на прогулку, чтобы ускорить схватки, если она действительно начала рожать. А вдруг ее уже увезли на «скорой»? Но я готова поклясться, что видела кого-то в гостиной Пип!

Огибаю дом по боковой дорожке, благо калитка не заперта. Жду, что сейчас навстречу выбежит Джинглз, радостно приветствуя меня, но песика нигде не видно. Сад Пип — аккуратный квадрат вечнозеленой гаультерии и подстриженных кустов с несколькими яркими цветными шарами, разбросанными по траве. Во внутреннем дворике, у двери кухни, стоит пластмассовый педальный автомобильчик для детей. Отодвигаю его ногой и снова вглядываюсь через стекло, сложив ладони у лица. На сей раз у человека, находящегося в доме, нет ни малейшего шанса ускользнуть от меня.

Когда она поворачивается ко мне, ее лицо сморщивается от чего-то, что я никак не могу разгадать, — от какой-то эмоции, которую я никогда прежде не замечала. Но потом она в один миг снова становится самой собой, принимая облик женщины, которую я знаю, сдержанной и спокойной. Мне хочется облегченно вздохнуть, ведь помощь Пип наверняка уже оказана, но что-то мешает мне сделать это. Поначалу я не могу понять, в чем дело, почему я не чувствую себя признательной от имени Пип за то, что подмога и утешение подоспели вовремя. Только когда она отпирает черный ход и кивком приглашает меня войти, я осознаю, почему так часто колотится сердце, а кулаки крепко сжимаются. Увы, уже слишком поздно.

— Зои.

— Клаудия.

Фальшивость прозвучавших приветствий подчеркивают наши напряженные кивки. Я пытаюсь сохранять спокойствие. К счастью, думаю я быстрее, чем говорю, и понимаю: то, что я хочу сказать, что так и рвется с языка, стоит держать при себе. Я по-прежнему теряюсь в догадках, что все это значит.

— Где Пип? С ней все в порядке? — Я делаю шаг вперед, пытаясь из кухни разглядеть, что происходит в гостиной. Клаудия немного отступает назад, но по-прежнему преграждает мне путь. — Ее увезли в больницу?

Клаудия качает головой в ответ на все мои вопросы. Беспомощно вскидывает руки и запускает их в волосы. Потом руки снова падают вниз.

— Ее ребенок, — жалобно произносит она, и я не могу понять, чем именно наполнены эти два слова: печалью, радостью, отчаянием или чем-то еще, что я пока не могу разгадать.

— Что с ее ребенком? — беспокоюсь я. — Она его родила? Вы должны рассказать мне, что происходит!

Осознаю, что голос срывается от паники, и пытаюсь проскочить мимо нее, чтобы осмотреть остальную часть дома, но Клаудия бросается мне наперерез.

— Нет-нет, прекратите! Вы не знаете, что делаете! — Теперь по ее щекам текут слезы. Щеки лихорадочно горят.

По дому вдруг разносится пронзительное, режущее слух завывание, а от громкого удара сверху начинает покачиваться плафон на потолке.

Клаудия поворачивается и несется через прихожую к лестнице, потом летит наверх через две ступеньки. Я настигаю Клаудию, но она успевает проскочить в ванную на самом верху лестницы и захлопнуть за собой дверь. Я слышу, как щелкает замок, и в это время раздается еще один душераздирающий стон.

Она держит там Пип.

Я кидаюсь на дверь ванной, пытаясь высадить ее плечом, но та не поддается.

— Ради всего святого, впустите меня! Что вы делаете? Пип там, с вами?

Ответа нет, зато я слышу доносящиеся из ванной крики Пип. Она дважды выкрикивает мое имя, потом раздается звук удара, и наступает тишина.

Я колочусь в дверь, несколько раз разбегаюсь и пытаюсь навалиться всем своим весом, но она держится крепко. Останавливаюсь, пытаюсь хоть мгновение спокойно подумать о том, что же все-таки творится, но это слишком странно, просто не укладывается в голове. В волнении мечусь по лестничной площадке, слушая новые вопли Пип, роды которой, похоже, в самом разгаре.

— Послушайте меня! — кричу я. — Эй, вы там меня слышите? Пожалуйста, просто дайте знать, что слышите.

Повисает молчание, которое кажется бесконечным, но наконец до меня доносится слабое: «Да». И снова раздается пронзительный, душераздирающий стон Пип, ее схватки достигают пика, а потом постепенно слабеют.

Перекрывая голосом тихое судорожное дыхание и жалобные рыдания, я пытаюсь воззвать к разуму Клаудии через дверь. По-прежнему теряюсь в догадках, что же она творит.

— Пип рожает, — пытаюсь вразумить я, с трудом удерживаясь от желания ударить саму себя за то, что несу такую банальщину. — Сейчас ей нужно быть в больнице, где о ней смогут хорошо позаботиться. Вы ведь хотите для нее и ее ребенка всего самого лучшего, не так ли? Пип — ваша подруга. Так почему вы хотите причинить ей боль? Эй, вы там меня слышите?

Она не отвечает. А потом до меня вдруг доносится шум льющейся воды, словно кто-то наполняет ванную. Среди этого шума раздается характерный звон, словно уронили что-то металлическое. Не знаю, что и думать.

— Нет, нет… Боже мой, пожалуйста, нет! Помогите мне… — Эти то ли крики, то ли мольбы звучат так не похоже на обычный голос Пип.

Я пытаюсь позвонить, позвать на помощь, но телефон выпадает из моих дрожащих рук. Поднимаю мобильный и, сначала нажав от волнения 999, набираю номер экстренной помощи, сообщая подробности так четко, как только могу. Потом набираю другой номер, тот, по которому никогда не чаяла позвонить, и спокойно излагаю детали происходящего. Я признаю, что потерпела неудачи по всем фронтам и готова ответить за последствия своих поступков, но доносящиеся из ванной крики — явно вызванные чем-то большим, чем родовые муки, — заставляют меня всем своим существом снова ломиться в дверь. Я должна вызволить Пип оттуда.

Чувствую, как дерево немного поддается, и отступаю на несколько шагов по лестничной площадке. Опять бросаюсь на дверь, со всей своей энергией швыряя вперед бедра и плечо. Я слышу хруст раскалывающегося дерева, который сопровождается криками и стуком, и снова кидаюсь на дверь как помешанная. Что бы я тут ни сломала, нельзя допустить, чтобы с Пип что-нибудь случилось.

Внезапно дверь распахивается, и я вваливаюсь в ванную, с размаху ударяясь щекой о край раковины. Я совершенно не готова к тому, что вижу, хотя безумные мысли метались в моей голове с тех самых пор, как на кухне Пип я увидела Клаудию в джинсах с завышенной, узкой талией, в которые даже я втиснулась бы с трудом.

— Клаудия, — мой голос дрожит от ярости, — никто не причинит вам вреда, если вы будете сохранять спокойствие. Я хочу, чтобы вы положили нож на пол.

В маленькой душной ванной уже воняет смертью. Я не осмеливаюсь взглянуть вниз, на Пип, и все же знаю, что она лежит в ванне. Я слышу ее частое отчаянное дыхание и понимаю, что она еще жива. Но мне нельзя отводить взгляд от Клаудии и ножа, который она сжимает над голым животом Пип.