Наталия Костина-Кассанелли - Яд желаний

Воспоминания. Сны. Переплетения сна и яви. Это — моя жизнь. Когда бабушка умирала, она сказала: «Ну вот и все. Ничего не успела. Как будто и не жила… Как несправедливо…»

Справедливость — самая похабная штука в жизни. Почему у одного с рождения есть все, что нужно для счастья, и даже больше, а у другого — ничего нет, хотя тот, второй, во много раз лучше первого, которому все дано? Дано просто по факту рождения, безо всякой меры и ограничений. Почему у меня есть голос, способный заворожить любого — начиная от безграмотной деревенской бабки и заканчивая самой пристрастной публикой? А кто-то не только петь — даже говорить не может? И никакие заслуги морального плана не помогут немому от природы обрести дар речи… Вчера я прошла мимо группы глухонемых в сквере у театра — они, встав в кружок, энергично «разговаривали». Мне почему-то стало так неловко, как будто я их обокрала… Но если бы мне сказали: отдай свой голос и эти люди заговорят, — я вряд ли согласилась бы. К чему рассуждать — я точно знаю, что не согласилась бы. Не отдала бы. Поэтому о справедливом устройстве мира я могу вести только лицемерные беседы, не более того… И есть ли вообще высшая справедливость и нужна ли она людям в принципе? Или всем управляет просто слепой случай?

Когда мы жили возле вокзала, у нас был сосед — милый человек, тихий, неприметный. Помню, он всегда угощал меня пирожками с повидлом — наверное, ходил покупать их на вокзал. Когда я подросла, то услышала жуткую историю: он, оказывается, убийца. Отсидел десять лет за то, что убил собственного брата. Я, вся дрожа, прибежала к бабушке, чтобы предупредить ее — не ходи вечером мимо соседской двери! Там — убийца!

— Ну что ж, — сказала бабушка грустно. — Убийца, конечно… Только его старший брат был садист, напивался и избивал мать. Вот он и не выдержал. Он хороший человек.

Я зарыдала. Я никак не могла понять — как это убийца может быть хорошим человеком? Это просто не укладывалось у меня в голове. Я плакала и плакала. Это страшное слово «убийца» — и милый дядя Сеня, который застенчиво совал мне в руку теплый пирожок. Как он может быть воплощением этого страшного слова — «убийца»! Я тогда еще не умела рассуждать о высшей справедливости, но чувствовала, что это не совмещается, не совпадает… как будто старый привычный ключ отказывается открывать дверь и ты не можешь попасть домой…

Конечно, тогда мне и в голову не могло прийти, что человек сам волен вершить правосудие. Свое собственное правосудие. Вот только отвечать потом, наверное, придется вдвойне…

— Саня, — позвал кто-то, и старлей Бухин с трудом разлепил веки и оторвал голову от стола. Голова была тяжелой, как гиря, и так и норовила упасть обратно.

— Саня, хочешь, домой иди, отоспись…

«А… это Катька», — понял Бухин и проснулся. Катерина со своего места смотрела так участливо, что Бухину стало стыдно. Мало того что Катька взялась писать отчеты за них обоих, так еще и домой его отправляет…

— Иди домой, ты на ходу засыпаешь, — еще раз сказала она.

— Дома не поспишь, — просипел Бухин и прокашлялся. — Мне сегодня еще к этой идти… Столяровой.

— Давай я схожу, — тут же предложила Катерина.

Бухину стало совсем неудобно, и он окончательно пришел в себя. Да, это хорошо, что у него в напарниках именно Катька, человек надежный, исполнительный и исключительно неконфликтный, но с другой стороны… Мало того что она своих дел десяток тянет, так еще и по его поручению иди! А у нее сейчас тоже… личная жизнь. И, похоже, на этот раз вполне счастливая. Да и на сегодняшний вечер, наверное, планы имеются…

— Давай, Сань, — настаивала старлей Скрипковская, с которой у старлея Бухина был не только совместный кабинет, но и целая куча всяческих совпадений. — А не хочешь домой идти, так я тебе свои ключи дам, и ты у меня до вечера поспишь, идет?

Бухин вспомнил, как они с Дашей почти месяц жили в Катиной квартире. Это был, наверное, их настоящий медовый месяц. Да, и какая у Катьки большая и удобная кровать, он тоже не забыл [22] Эти события описываются в романе «Верну любовь. С гарантией». . Но было ужасно некрасиво идти туда сейчас… Потому как Дашка дома одна, старенькая бабуля ей не помощница, и пока жена воюет с близнецами, он будет спокойно спать на кровати Скрипковской…

— Спасибо, Кать, — от души сказал он. — Ты настоящий друг! Спать я, пожалуй, не пойду, а вот к Столяровой… Если можешь…

— Ну конечно, Сань, могу! — тут же заверила его Катерина.

Лариса Столярова, дама около пятидесяти, полная, надменная и чопорная, приняла Катю довольно холодно. Ни чаю, ни кофе не предложила, но провела не в кухню — в гостиную. Попросила подождать несколько минут и удалилась. Катя терпеливо сидела, исподтишка рассматривая стандартную мебель обычной трехкомнатной квартиры, украшенной неординарными и необыкновенными вещами: сувенирами, привезенными со всех частей света, куклами в национальной одежде, афишами, портретами знаменитостей с автографами. У стены стояло пианино, указующее на профессию хозяйки дома. На лакированной крышке инструмента было тесно от памятных фотографий.

— А вы здесь и репетируете? — простодушно спросила рыжая милиционерша, когда в комнате появилась хозяйка, сменившая домашний халат на простое, но элегантное платье.

— Что вы! — удивилась та. — Как можно здесь репетировать?.. Соседи на меня в суд подали бы… — Столярова наконец улыбнулась. Улыбка ей удивительно шла. Ее холеное, с тонкими чертами, что называется, «породистое» лицо сразу стало и моложе, и привлекательнее.

Улыбнулась и Катя. Подошла к одному из фото.

— Это вы?

— Я. В молодости. Мы гастролировали в Австрии, очень тепло нас встречали. Я тогда пела Амнерис.

Катя подняла брови.

— Есть такая опера, «Аида», — пояснила Столярова. — Может, слышали?

— Нет, — честно призналась Катя. — Не слышала. Я вообще… в театре мало бываю. Не сердитесь, если я буду дурацкие вопросы задавать, хорошо? Знаете, Лариса Федоровна, к вам должен был сегодня другой человек прийти. Он и в театре хорошо разбирается, и в опере тоже… Но у него сейчас… проблемы… близнецы родились, и он устает очень. Уснул прямо на работе. И поэтому я пришла. Нам очень нужно… поговорить с вами.

Эта рыжая девушка, которая так бережно и уважительно держала в руках ее фото и прямо сознавшаяся, что не разбирается ни в театре, ни в опере, удивительным образом располагала к себе. Однако Столярова прекрасно сознавала, что сердечность и наивность милиционерши могут быть хитро расставленной ловушкой… Что, если эта девушка прислана сюда именно за этим? Она ведь может быть не просто сыщиком — сыщиками такие девушки и не бывают! — а психологом, аналитиком… Да, они там всё правильно просчитали — вот такие простые с виду девушки и способны вызвать ее на откровенность. Сейчас она может сказать этой милой милиционерше то, о чем потом горько пожалеет. Как там говорят в этих американских фильмах, которые обожает смотреть половина мира: «Все, что вы скажете, может быть использовано против вас»… Ей нужно быть очень и очень осторожной с этой рыжей простушкой!..