Дарья Дезомбре - Ошибка Творца

Рудовскому было смешно: зачем он пытался все эти дни держать себя в руках? Кому интересно — пьет он или нет? Детей нет, родителей — тоже. Никому не было дела до того, как он переживает свое горе. Это его отвращение к скотскому состоянию, неспособностью владеть собой. «Контрол-фрик — так это, кажется, называется по-англицки. Желание контролировать свою жизнь любой ценой. И что, наконтролировал, контролер?» — спросил он свое отражение в полированном столе. Там же отражалась бутылка коньяка с граненым стаканом. Закуски — даже какого завалящего лимона — у него не было. У Рудовского не хватило ни сил, ни желания красиво оформлять свое пьянство. Он хотел уйти в запой, туда, где ни разу не был, но слыхал от знающих людей — там забвение и пустота. Вот и отлично — туда ему и надо. Зазвонил телефон, и Рудовский досадливо поморщился: ну, кого еще нелегкая? Он налил коньяк в стакан — подходить не будет, обойдутся. На сегодняшний вечер у него другие планы: никаких соболезнований, ложных уверений, что боль утихнет, и дурацких пожеланий держаться. Он с удовольствием сделал первый глоток, прикрыл глаза: отлично. И тут раздался еще один звонок, уже в дверь. Выматерившись, Рудовский поставил наполовину опустошенный стакан на стол и пошел открывать, пообещав себе выпроводить всякого, кто окажется на пороге: сосед ли, приятель, коллега или вот еще — эта правдолюбица с Петровки.

Но не угадал. На пороге стоял совершенно неизвестный ему долговязый вьюноша, лет тридцати максимум, одетый в модный узкий плащ и узкие же ботинки. В руках молодой человек держал бутылку точно такого же коньяка, что стоял сейчас у него на столе.

— Добрый вечер. — Юноша протянул бутыль вперед, как знак мира и дружбы, но Рудовский не сделал жеста навстречу.

— Вы кто? — вместо этого спросил он.

— Я — Саркелов, Алексей, — представился тот. И, не видя узнавания на лице Рудовского, почему-то покраснев, добавил: — Главный режиссер театра, где…

Ах да. Рудовский кивнул, мол, понял. Но не сделал ни малейшей попытки пригласить его в дом.

— Я хотел поговорить об Алисе… — еще больше засмущался Саркелов. — Мне кажется, нам есть о чем…

На лице Рудовского явственно отразилось сомнение — это был второй человек за день, который хотел поговорить с ним об Алисе, но после девицы с Петровки охоты беседовать у него явно поубавилось.

— Пожалуйста, — добавил вдруг этот кузнечик умоляюще. И Рудовский со вздохом посторонился.

Саркелов снял плащ и бросил его на входе, обнаружив под плащом странное сочетание из тренировочных мягких штанов, футболки и пиджака. Рудовский пожал плечами за его спиной: да и бог с ним! Пусть одевается как хочет. В дверях гостиной продюсер обогнал гостя и первый плюхнулся на диван перед бутылкой и неоконченным стаканом — к черту политесы.

— Если хотите выпить, стаканы — там, — махнул он рукой в сторону кухни. Режиссер послушно исчез в указанном направлении и вернулся со вторым стаканом и — смотрите-ка! — с тонко нарезанным лимоном. Рудовский усмехнулся: что ж, лимон так лимон. А Саркелов поставил свою бутылку рядом с коньяком Рудовского: очевидно, чтобы указать тому на схожесть вкусов. Продюсер хмыкнул — наплевать ему было на совпадения. Он плеснул себе и парню хорошую дозу, на пять пальцев. Поднял стакан:

— За Алису?

— За Алису. — Двигая острым кадыком, кузнечик с серьезным лицом выпил в несколько глотков содержимое. Рудовский забросил в рот тоненький едкий ломтик, подвинул блюдце с лимоном незваному гостю.

— Так о чем вы хотели со мной поговорить?

Саркелов на секунду застыл, глядя ему в глаза, а потом вдруг закрыл лицо руками и зарыдал. От неожиданности Рудовский почувствовал, что трезвеет.

Что за…

— Вы ошиблись адресом, — сказал он, наливая себе следующий стакан. — Я не аналитик и не психиатр. Я тут, как видите, просто банально напиваюсь.

— Простите. — Молодой человек совершенно по-детски размазал, вытирая, слезы по лицу. В неярком свете бра над столом Рудовский заметил, что глаза у него красивые — с длинными, как у девушки, и мокрыми сейчас ресницами. А Саркелов повозил бокал туда-сюда по столу. — Понимаете, мне просто некуда было идти. Я вдруг понял, что никто не любил Алису. Все завидовали, интриговали за ее спиной. Для нее это была, конечно, «пена дней», она и внимания не обращала… Но теперь мне тяжело находиться рядом с этими людьми, разговаривать с ними.

Рудовский нахмурился. Все, о чем говорил этот незнакомый молодой человек, было так схоже с тем, что он чувствовал сам, что из глубины души начала подниматься какая-то смутная тревога. Ему стало не по себе, захотелось выпроводить парня из дома прямо сейчас, дав пинка под тощий зад и кинув ему вслед бутылку. Но он замер, будто заледенел тут, на кожаном диване, на котором она так любила листать от скуки разноцветный глянец.

— И я подумал, что уж теперь-то делить, правда? Есть один человек, который чувствует, как я. Которому так же больно и одиноко. Мы могли бы как-то пережить это вместе, верно?

Он поднял на Рудовского взгляд и увидел в глазах напротив пустоту. Наконец левый край губ Алисиного мужа пополз вверх, а второй так и застыл в скорбной гримасе. Это была страшноватая усмешка, схожая с той, что появляется на лицах у разбитых инсультом. А Рудовский и чувствовал себя жертвой внезапного удара судьбы. А ведь был уверен, после того как закрыл дверь за оперативницей с Петровки, что на сегодня уже получил свою дозу роковых новостей. Но вот поди ж ты, ошибся.

— Как много… — беззвучно сказал он, но потом громко прочистил горло и добавил уже почти нормальным тоном: — Как много нового я узнал сегодня про свою жену. За это надо выпить.

Он налил под опасливым взглядом кузнечика еще один стакан коньяка. И выпил — как воду. Уже ничем не закусывая, а тяжело уставившись на тощего режиссера. Тот поежился, пряча глаза, отхлебнул из стакана.

— Что она в тебе нашла? — склонил Рудовский голову на плечо, еще раз, но уже совсем иначе, оглядывая режиссера. Острые коленки, узкие плечики, кадык. — Тебе хоть есть — чем?

— Хватит! — покраснел Саркелов. — Перестаньте, это не смешно. Если хотите знать, думаю, она любила нас обоих. Как Черубина де Габриак…

— Я ничего не хотел знать, — перебил его Рудовский. — Это ты пришел ко мне со своим дешевым бухлом…

— Таким же, какое вы и сами потребляете… — вставил Саркелов.

— Имею право. Я у себя дома, — отрезал Рудовский. — Все для того, чтобы изложить мне свою дебильную теорию? О двойной любви?

Саркелов пожал плечами:

— Такое бывает. Вон, любила же Черубина Волошина и Гумилева одновременно, и…

На этой фразе Рудовский вдруг вспомнил и осклабился: ну конечно!