Дарья Дезомбре - Ошибка Творца

1992. 1993. 1995. 1995.

Маша попросила у него выяснить годы рождения Алисы, Ираклия, Елисея и Надежды Шварц. Она ничего не объяснила, но голос у нее был глухой и какой-то потерянный. Еще она сказала, что нужно найти клинику, где они все появились на свет. — Она так и сказала: «клинику», в единственном числе, и Андрей, думая, что ослышался, все-таки сделал необходимые звонки. И теперь сидел, озадаченно хмурясь в экран. Маша не оговорилась: все четверо родились в роддоме в Люберцах. Причем родители Алисы, запойные пьяницы, помнили только факт «люберецкого» местонахождения, а Элисо Вахтанговна, после некоторой паузы, сообщила точный адрес. Узнав у отца Елисея Антонова, что его жена рожала сына в том же заведении, он рискнул перезвонить Джорадзе и попал в этот раз на Гию Давидовича.

— Почему? — спросил Андрей, глядя в экран компьютера на только что найденную через поисковик фотографию неказистого здания роддома. — Почему вы, будучи солистами Большого театра и живя в центре, обратились в люберецкий роддом?

В трубке воцарилось молчание. Наконец глубокий голос с грузинским акцентом произнес:

— Я надеюсь, капитан, что у вас есть основания задавать мне такие странные вопросы. У нас с Элисо не получалось сделать детей. В этом роддоме делали уникальные по тем временам операции по эмбриональной подсадке.

— Ясно, — ответил Андрей и попрощался. Ничего ему было не ясно, и он набрал Машин номер.

— Так я и думала, — ответила спокойно Маша.

А Андрей чуть зубами не заскрежетал от раздражения.

— Было бы неплохо, — сказал он вкрадчиво, почти нежно, — если бы ты хоть иногда держала меня в курсе получаемой информации и своих умозаключений на ее основе.

— Прости. — Маша испугалась нежного голоса — и правильно сделала. — Давай встретимся в Люберцах, прямо в роддоме?

Серое кирпичное здание буквой П, крыльцо выкрашено почему-то грязно-желтой краской. На встречу с Машей он опоздал, застряв в очередной пробке почти на час, и теперь, получив СМС: «Жди меня, я в архиве, буду через 15 мин.», рассеянно курил, глядя на широкие окна роддома и размышляя, как себя чувствует среднестатистический отец семейства, когда там, за этими суровыми серыми стенами, рожает в муках его половина. «Нет», — он передернул плечами и выкинул сигарету в замызганную урну у входа. Он был не готов даже к отвлеченным мыслям на этот счет. Из здания между тем вышли, щебеча на ходу, две девицы, по виду медсестры, кинувшие на Андрея незаинтересованный взгляд, за ними — огромный мрачный мужик в черной мятой футболке. Мужик повернулся, чтобы придержать кому-то дверь, и только Андрей приятно удивился его галантности, как увидел, что дверь двухметровый боров держит перед его Машей в белом платье. Ну еще бы! А та, благодарно кивнув, уже увидела Андрея и широко улыбнулась. Так радостно, что тот сразу понял — она что-то накопала и торопится поделиться новостями.

— Ни одной из медкарточек я не нашла, Андрей, но это и не удивительно! — сказала она ему, когда, уже сидя в машине, они двигались по Кольцевой в сторону дачки. — Директор роддома и главный врач пришли сюда лет пять назад и ничего не знают, но мне повезло наткнуться на болтливую пенсионерку-регистраторшу, она-то и рассказала, что в начале 90-х роддом сдавал в аренду половину первого этажа какому-то научно-медицинскому кооперативу. Эти люди предлагали эмбриональную подсадку отчаявшимся забеременеть женщинам. В начале 90-х такие операции казались продолжением научно-фантастических фильмов, волшебством. Я показала фотографии Шварца и Калужкина — Андрей, регистраторша их узнала!

— Значит, — Андрей мельком глянул на Машин сосредоточенный профиль, — они проводили эксперименты над эмбрионами и, чтобы обеспечить себя «рабочим генетическим материалом», создали этот самый кооператив на основе роддома в Люберцах… Все жертвы и второй ребенок Шварца родились благодаря этой инновационной в то время методике. Но кому это интересно двадцать лет спустя? До такой степени, чтобы их убивать?

Маша вздохнула:

— Не знаю. Но думаю, есть один человек, который может нам помочь.

Человек, который мог им помочь, смотрел в окно. Он занял кабинет и должность Шварца, но новый пост никак не отразился на его облике: все тот же растянутый свитер, мятый воротничок рубашки, залысина. Нет, ничего директорского в облике Калужкина не появилось.

— Вы, Маша, в силу своей молодости не помните этого времени, — медленно начал он, когда та задала ему свой сакраментальный вопрос. — Наука разваливалась как карточный домик, наши натренированные талантливые мозги были никому не нужны. Зарплату — даже те копейки, которые нам полагались, задерживали по полгода. Востребованы были лавочники. Лавочники и бандиты. Но мы с Борей не умели торговать ширпотребом. И гордо носить кожаные куртки и спортивные костюмы марки «Адидас» с оттягивающими карман пистолетами тоже. А семья у Бори уже имелась, и ее надо было худо-бедно кормить. И мы сделали то, что делали тогда сотни ученых по всей стране — медиков, физиков, математиков: попытались использовать наши знания в каких-то смежных областях. Наверное, даже точно, исходя из того, чем это закончилось, мы поступили неправильно. Но нам банально нужно было что-то есть.

— И чем это закончилось? — тихо спросила Маша, и Калужкин наконец оторвал глаза от пейзажа за окном.

— Лебедев вам не рассказал? Это закончилось смертью одного из малышей. Поднялся страшный скандал. Нас обоих уволили из института. Конечно, много было и тех, кто просто завидовал нашему успеху и внезапно свалившимся деньгам. Но мы с Борей сами были в таком шоке от случившегося, что предпочли свернуть свою деятельность.

— Вы сбежали, — кивнула Маша.

— Да. Можно и так сказать, — с мягкой улыбкой качнул головой Калужкин. — Боря — в Штаты, куда его, ученого с уже мировым именем, давно звали. А я — в глухую провинцию.

— Евгений Антонович, — Маша вынула из папки на коленях и положила на стол новому директору листок, — кто эти двое? Последние инициалы в списке?

Калужкин на секунду склонился над бумагой.

— Понятия не имею, — поднял он на Машу близорукие глаза за стеклами с большими диоптриями.

— И вы также не в курсе, что за частный детектив приходил к профессору за месяц до смерти?

— Это, очевидно, личные Борины дела. Я не имел обыкновения ими интересоваться, — пожал плечами Калужкин.

— Да нет. — Маша аккуратно положила листок обратно в папку. — Не совсем. Первые инициалы принадлежат выросшим у вас в пробирке детям. Сказать, что это личные дела Бориса Леонидовича, было бы неправильно. Это ваши общие дела. Они родились с вашей помощью, и теперь все трое — убиты. Я не говорю, что вы как-то связаны с их смертью, но то, что этот листочек оказался в сейфе покойного Шварца, случайностью быть не может.