Игорь Москвин - Петербургский сыск. 1870 – 1874

Раздался тихий едва слышимый стук.

Путилин улыбнулся, так никого не разбудишь, не то, что уставшего человека. Не успел открыть рот, чтобы произнёсти разрешение войти, дверь медленно открылась, и показалось осунувшееся лицо Михаила.

– Иван Дмитрич, – на лице появилась добродушная улыбка, – а я боялся потревожить.

– Заходи.

– Иван Дмитрич, – говорил Жуков, пока шел к столу, – разыскал наших почтальонов, пришлось…

– Миша, избавь меня от подробностей, давай по сути дела.

– Я не стал их расспрашивать. Они ничего не знают о случившемся вечером. Оба живут в Дыбуне, пока их разыскал, – Михаил махнул рукою, что, мол, не о том, – они в камере допросов.

– Веди сюда, – распорядился хозяин кабинета, – и вот еще что. Где Яковлев?

– А, – не сразу сообразил помощник, – в холодной.

– Ладно, – Иван Дмитрич посмотрел в окно, где уже солнце осветило проснувшийся город, – после них давай этого Сашку.

– Будет исполнено, – по военному Михаил щелкнул каблуками нечищеных ботинок, развернулся и совсем нестроевым шагом пошел к двери.

– Миша, – сказал вдогонку начальник сыска, – ты обувку—то почисть.

Робко ступая по дубовому паркету, в кабинет шагнул первый почтальон, накануне вечером занимавшийся погрузкой с убитым.

– Здравия желаю, – тихо после того, как прокашлялся в кепку, произнёс вошедший.

– Доброе утро! – ответил на приветствие хозяин кабинета, – проходите, присаживайтесь, – показал рукою на стул.

– Благодарствуйте, – смутился почтальон, – привычнее стоя.

– Садитесь, садитесь, в ногах правды нет.

– Благодарствую, – бочком придвинулся к стулу и присел на самый край, готовый в любую минуту вскочить.

– Скажите, любезный, – Иван Дмитриевич откинулся на спинку кресла, – вчера вечером вы грузили корреспонденцию?

– Так точно, – опрашиваемый в волнении сжимал в руках кепку, – вчерась три раза из почтового дома обозом ездили: два раза двумя колясками, а под вечер на трех едва поместилось.

– Сколько вас было?

– Как и положено, трое: Александр Никифорыч за старшего и мы с брательником. Трое было.

– Что за конфуз вышел с разъездным?

– Дак…

Пролетки остановились насупротив почтового вагона. Евсеев распорядился подчиненным почтальонам и извозчикам начать погрузку в вагон.

Привычное дело: из колясок подавали пакеты и мешки, которые переносили в вагон, где их принимал разъездной железнодорожный почтальон.

Александр Никифорович оформлял документы.

– Давайте, – говорил он, – шевелитесь, сегодня последний у нас.

Да и без понуканий подчиненные знали свое дело.

– Так, – произнёс довольный чиновник, – осталась только денежная сумка.

– Постойте, господин Евсеев, – поднял взгляд на него разъездной, – не порядок, – он показывал на печать, – посмотрите сами.

– Что?

– Печать – то порушена, – держал в руках тяжелую сумку, – в таком виде принимать отказываюсь.

– Что тут страшного, – возмутился Александр Никифорович, – поставьте пометку, что принят Вами в таком состоянии и дело с концом.

– Нет, – категорически заявил разъездной, – увольте, но принимать не буду. Это же деньги, а вдруг недостача?

– Открывайте мешок, – вспылил чиновник, – там бумага и в ней указана пересылаемая сумма. Пересчитаете и вся недолга.

– Нет и еще раз нет, – протестовал сопровождающий почтовый вагон, – представьте мне мешок в надлежащем виде, тогда другое дело.

– Хорошо, – процедил сквозь зубы чиновник, – я еду на Почтамтскую и к вашему отправлению вернусь. А вы, – обратился к своим сотрудникам, – можете быть свободны…

– … он уехал, – закончил рассказ допрашиваемый, – а мы собрались и домой поехали.

Второй почтальон рассказал почти тоже, что и брат.

– Запиши сказанное, – распорядился помощнику Иван Дмитриевич, – и отпусти домой. Вернемся к нашей Акулине. Пришло время закуски, подавай Яковлева, посмотрим, что за фрукт.

Александр Яковлев оказался красивым детиной под косую сажень ростом и немного неуклюжим.

– Здравствуй, молодец! – первым поприветствовал его Иван Дмитриевич.

– Здравствовать и Вам, – произнёс вошедший и присел на стул без приглашения.

– Не хотелось тебя держать в холодной, – в голосе хозяина кабинета чувствовались извинительные ноты, – но так уж стряслось.

– Да я и не в обиде, – покачал кучерявой головою, – у Вас служба такая.

– Если уж ты такой понятливый, то поведай мне об Акулине Сергеевой.

– А что требуется? – в голосе слышались нотки удивления.

– Наверное, все.

– Что о ней толковать? – сплошное безразличие и ни толики удивления. – Ну сожительствовали мы с ней. Что запрещено законом?

– Нет, – Путилин облокотился руками о стол, – ты, Александр, находишься в сыскном отделении, и я задаю вопросы не ради праздного интереса, а исключительно для проведения дознания.

– Я ж не супротив, мне удивительны слова Ваши.

– Что ж странного, если я, начальник сыскной полиции, веду с тобою беседы, то по нужде следствия.

– Хорошо. Сожительствовали мы с Акулиной. Баба она справная, работящая, но больно на парней заглядывалась и хвостом перед ними вертела. От этой напасти мне было худо, и я не утерпел и ушел от нее греха подальше. Меня всего переворачивало от ее любезностей с другими, – заскрежетал зубами.

– Зло до сих пор держишь?

– Полюбил я ее, терпел долго, но душа на части разрывалась, и я собрал свои пожитки и ушел.

– До сих пор, видать, она не отпустила?

– Видеть ее не могу, – рукой стукнул по груди, – все внутри переворачивается, так и подмывает взять нож в руки и… будь, что будет, – посмотрел себе под ноги

– Когда ты видел ее в последний раз?

– Не знаю, я старался не бывать там, где она.

– Однако?

– Месяц тому, два, не помню.

– А где два дня тому вечером был?

– Два дня?

– Да.

– Так большая поломка на мануфактуре была, так мы сутки безвылазно под машину чинили, чтобы она заработала.

– Ясно, – Иван Дмитриевич выбил мелодию на крышке стола, – не будет тебя больше Акулина мучить. Зарезали ее.

– Как? – вскочил Яковлев со стула, – Не может такого быть! Кто ж ее? Кто? – в глазах появились слезы и сжались пудовые кулаки.

– Знаешь, Саша, вот этим я и занимаюсь, – лицо Путилина стало серьезным, – ты знал Евсеева?

– Это нового полюбовника Акулины?

– Видал его, но не было особого желания знакомиться.

– От его?

– Тяжело, – сверкнул глазами, – встречаться с нынешним, тяжело.

– Так и не говорил?

– Что с ним лясы точить если сердце разрывается на части.

– Хорошо, – серьезно произнёс Иван Дмитриевич, – кто по твоему мнению мог лишить Акулину жизни?

– Сие мне не ведомо, – разочаровано сказал детина, – я б его собственными руками,