Игорь Москвин - Петербургский сыск. 1870 – 1874

Полицеймейстера успели оповестить об очередной удаче и он, не дожидаясь отпущенного недельного срока, видать спешил доложить министру подробности дела, изволил принять в своем кабинете начальника сыскной полиции господина Путилина. С интересом выслушал доклад Ивана Дмитриевича, ко всему прочему от хорошего расположения духа пригласил даже присесть, что не часто бывало.

А на сетования, что дело не доведено до конца, заметил, мол, на все Божья воля, деньги в казне, убийца наказан, а новый душегуб стараниями сыскной полиции рано или поздно не минует тюремной камеры, а там и виселицы за столь тяжкое преступление. Начальник полицейского ведомства столицы был в благодушном настроении.

По возвращении Путилин преобразился, на лице появилась небрежно расчесанная борода с усами, переодета рубаха, кургузый старенький пиджак с заплатками на рукавах. Поношенные сапоги со стоптанными каблуками дополняли облик рабочего одного из петербургских заводов, не чурающегося запустить руку при удачном случае в чужой карман.

До посещения мест, где бывал Сергеев, времени было в избытке, но Иван Дмитриевич решил выйти пораньше, пройтись улицами города и дойти пешком до трактира, как настоящий рабочий человек, считающий каждую копейку. Спустился черным ходом, которым пользовался только он один в таких случаях, когда не надо было привлекать излишнего внимания к своей персоне, хотя Путилина и так невозможно было узнать в новом наряде.

Город принял начальника сыска своей неспешной суетой. Горожане шли по домашней либо деловой надобности, коляски, телеги, запряженные то одним, то несколькими лошадями и понукаемые извозчиками, грохотали по булыжной мостовой, распугивая жителей, неосторожно вышедших на проезжую дорогу.

До Николаевского вокзала шел почти час. Потом по Лиговке дошел до Свечного, спешить особо было некуда. Особенных надежд на успех своего вояжа Иван Дмитриевич не питал, но чем черт не шутит, вдруг не было ни копейки, а тут алтын.

Вывеска, давным– давно разрисованная яркими красками, слегка потускнела от петербургской сырой погоды, но не потеряла привлекательного вида и своего первого названия «Золотая копейка», так и зазывала окрестную публику на чарку– другую хлебного и фруктового вина.

Путилин поднялся по каменным ступеням и протянул руку, чтобы открыть дверь, как она резко распахнулась, и в проеме показался низенький шатающийся человек в драном картузе и изношенной до дыр когда—то красной рубахе.

– Я еще приду, – пригрозил он кулаком в трактирный сумрак, из которого доносился низкий гул. – Когда будут у меня деньги, я вас всех куплю с потрохами.

Голоса сливались в одно жужжание, словно пчелиный рой ворвался большую комнату с закопченными стенами и висящими по ним лампам в стеклянным колпакам. Света было немного. Глаза не сразу различили сидящих за столами.

Путилин прошел к столу, за которым никто не сидел.

К нему подскочил парнишка лет двенадцати.

– Чего изволите? – рубаха на нем была хоть и старая, но чистая.

– Для сугреву косушку горькой, ну и закусь вестимо.

– Огурчиков, капуски или…

– И огурчиков солененьких, и капуски с клюквой, и щец горяченьких особливо, – перебил полового Иван Дмитриевич, облизнув сухие губы, – ну и мясца вареного с горбушкой.

– Сию минуту, – парнишку, как корова языком слезала; помчался за затребованным.

Путилин оглядел сидящих, только двое привлекли его внимание. Оба косая сажень в плечах. Тот, что постарше, со шрамом через все лицо, в руке держал деревянную чарку с явным намерением опрокинуть ее в рот, но словно забылся и тяжелым взглядом сверлил стол. Второй в одной поддевке и серебряным крестиком на груди был сильно пьян, пытался опереться на руку, с которой постоянно соскальзывал и бился головою о миску. Настойчиво раз за разом поднимал голову и снова опускал ее на непослушную руку.

Незримым призраком появился половой, неся в двух руках четыре миски, кусок пахучего ржаного хлеба и косушку, накрытую чаркой. Поставил все перед гостем.

– Благодарствую, – Путилин вытер руки о свою одежду, – благодарствую, – налил до краев чарку мутного стекла и опрокинул в рот, тепло побежало вниз, – хороша, – причмокнул губами и только тогда с хрустом откусил половину соленого огурца. Потом размеренными движениями разломил хлеб и начал трапезу с густых горячих щей, обжигающих рот. Вторая чарка отправилась вслед за первой. Квашеная капуста была хороша, лопающиеся ягоды клюквы добавляли кислинки.

Со стороны видно: человек оголодал, и хочет насытить побыстрее свое нутро, но впечатление было обманчиво цепкий взгляд Путилина никого не упускал из виду.

После съеденных щей Иван Дмитриевич вытер жирный подбородок рукавом. Налил остатки горькой в третью чарку и одним глотком выпил, со смаком почмокал губами и блаженно улыбнулся, показывая всем видом наступившее благодушное состояние духа. Как говорится желудок сыт, коркой хлеба собрал остатки с тарелки и направил в рот. Хмель блаженной волной слабости разлился по телу.

Косушка была пуста, но не успел Путилин повернуть голову в поисках полового, как тот возник, словно сидел под столом.

– Пополни, – постучал пальцем по сосуду.

– Сию минуту! – и так же неприметно исчез.

Не успел Иван Дмитриевич бросить взгляд на заинтересовавших его персон, как на столе появилась, словно по мановению волшебной палочки, наполненная хлебным вином зеленая бутылка.

Он только протянул к принесенному руку, как в неожиданности замер.

– Будь здрав, мил– человек, – напротив, на деревянной скамье сидел человек средних лет с испитым лицом и взглядом, буравившим бутылку, но было видно, что он готов в любую минуту ретироваться, если пожелает хозяин стола.

– От чего за здравие не поднять чарку– другую, – Иван Дмитриевич смотрел на сидящего напротив слегка осоловелым, понимающим взглядом.

– Так мы завсегда, – и перед ним поставил чарку услужливый половой наверняка привыкший к такому повороту событий.

Слегка трясущейся рукой Путилин поднял косушку и разлил.

Человек сглотнул слюну в предчувствии дармовой выпивки, но цепкий взгляд начальника сыска отметил, что присевший одет не в дешевую одежонку, а сшитую отменным портным, но слишком уж помятую, давно не знавшую ни щетки, ни стирки, кое—где виднелись застарелые пятна от небрежности хозяина, махнувшего на себя рукой.

– Кем будешь? – покровительственным тоном произнёс Иван Дмитриевич, подняв свою чарку.

– Пропащий, милостливый государь, – горестно вздохнул тот, – Дмитрием меня отец с матушкой, – начальник сыска отметил, с какой теплотой произнёс присевший последнее слово, – прозвали в честь защитника Земли Русской Донского, одолевшего иноземное иго.