Фредерик Тристан - Загадка Ватикана

Нунций Караколли обмакнул губы в ликер с осторожностью крысы, которая пробует сыр, потом, подергивая запястьем, стал пить порывистыми глотками, тихо и довольно взвизгивая. Без сомнения, «Фернет» обладает также противопотными свойствами, потому что как только святой прелат к нему приложился, его лицо из фиолетового стало почти зеленым, хотя это, конечно же, не был его натуральный цвет. Однако когда нунций отставил бокал, он, казалось, полностью восстановил спокойствие духа, о чем Сальва догадался, заметив огонек лукавства, блеснувший в его взгляде.

— Итак, дорогой профессор, надо приступать к переводу. Хотя я бросил на этот документ лишь один мимолетный взгляд, я смог убедиться, что он написан на латыни еще более убогой, чем та, на которой составлены «Vitae patrum» [7] «Жития отцов» (лат.). . Некоторая в своем роде окрошка латыни, если хотите.

— Столетие? — спросил Сальва.

— Пых, пых… Одиннадцатое, не раньше, как мне кажется. Но до Вораджине [8] Джакомо ди Вораджине (Блаженный) (1230–1298) — доминиканец, архиепископ Генуэзский, автор «Золотой легенды». , это уж точно. Каллиграфия — прописными каролингскими буквами.

— Работа доминиканцев?

Караколли не испытывал особой симпатии к братьям Доминика, но должен был признать, что именно в их среде были искусно обработаны еще в Средние века все известные нам легенды о святых угодниках. А потом, разве Джакомо ди Вораджине, автор «Золотой легенды» [9] «Золотая легенда» — сборник житий святых, составленный Джакомо ди Вораджине. , не стал в конечном счете архиепископом Генуи, где и правил в 1290-е годы, что ставило его на одну епископскую ногу с нунцием и внушало к нему особое уважение.

— Его Святейшество предупрежден? — спросил Сальва, зная наверняка, что папа имел несколько из своих бесчисленных ушей также и в XXIII зале Ватиканской библиотеки, который назывался залом Льва XIII, где и была обнаружена рукопись.

— В то время как я спешил к вам, уважаемый профессор, каноник Тортелли отправился к личному секретарю кардинала Бонино, который посоветовал ему немедля…

— Отлично, — прервал его Сальва, поднимая свою внушительную тушу из кресла. — Рукопись осталась лежать в папке «Scala Coeli», не так ли?

— Как вы меня и просили, профессор…

— Идемте туда.

И прежде чем нунций сумел высвободиться из своего глубокого кресла, Адриан Сальва уже вышел из зала, нервно попыхивая сигарой.

Мне неизвестно, отважился ли мой читатель, при всей его осведомленности, проникнуть в святая святых Ватиканской библиотеки, знаменитый зал Льва XIII, отведенный для запрещенных рукописей. Хотя это название «запрещенные рукописи» вводит в заблуждение. В действительности имеются в виду рукописи, которые никто никогда не открывал и поэтому они не внесены ни в один каталог. А почему их никто никогда не открывал? Потому что когда-то, еще в давние времена, их содержание было объявлено предосудительным, они были запечатаны и внесены в секвестр, получив каждая свой порядковый номер. Но при отсутствии списка, который бы соответствовал этой нумерации, никто не знает, какие документы лежат под тем или иным номером.

Здесь читатель вправе поинтересоваться, как же удалось профессору Адриану Сальва отождествить рукопись, запечатанную в папке, номер которой, В-83276, ни для кого не имел ни малейшего смысла?

Чтобы понять это, посетим клуб «Agnus Dei» днем раньше. Профессор восседает в том же кресле, в котором мы увидели его на следующий день. Монсеньор Караколли тоже присутствует, но с ним пришел еще один ученый, который пока не появлялся на страницах нашего повествования. Это профессор Стэндап из Лондона, сотрудник Британской библиотеки, выдающийся специалист по средневековым рукописям, вот уже лет двенадцать прикомандированный к Ватикану, где он денно и нощно поносит римскую суетность и, в частности, ликер «Фернет-Бранка», считая его жидкостью, пригодной лишь для того, чтобы до блеска начищать медные трубы.

Слуги во фраках и в белых перчатках с церемонной учтивостью подносят профессору Стэндапу традиционный напиток, но как только они оборачиваются к нему спиной, суровый британец опрокидывает содержимое бокала в стоящий рядом вазон с живокостью и заменяет его виски двадцатилетней выдержки, который он предусмотрительно залил в полый набалдашник своей трости. Самое удивительное во всем этом то, что живокость выдерживает нелегкое испытание с удивительной стойкостью, бросая достойному подданному Ее Величества открытый вызов.

Внешне Стэндап — воплощенный образец самого достоинства. Он одевается, как джентльмен из Лондонского Сити, — в черный камзол, полосатые брюки, белую рубашку с воротничком, на шее — черная бабочка в мелкий горошек, в петлице — красная роза, на несколько удлиненной и узкой голове — котелок. Русло, в котором течет его мысль, также достаточно узкое. Кажется, один только интерес приводит ее в движение — любовь к переводу. И переводит он почти все и почти со всех языков. Это настоящая машина для моментального перевода — не знающая отказа, способная понять самые редкостные языки, самые путаные наречия. Поэтому научный мир относился к профессору Стэндапу с уважением, в котором проглядывал некий суеверный страх.

Итак, Стэндап сидит, прямой, как палка, на стуле — он еще ни разу не соглашался удобно расположиться в одном из знаменитых кресел папского клуба. Как и апостольский нунций, он слушает разъяснения своего французского коллеги, профессора Сальва.

— Господа, когда вы любезно попросили меня присоединиться к поискам «Жития святого Сильвестра», я понял, что мне надо прибегнуть к какому-нибудь абсолютно оригинальному способу расследования. Конечно же, зная о вашем высоком профессионализме, я не сомневался, что в течение многих лет, пока осуществлялись поиски, вы испробовали все возможные средства и что пути, по которым вы следовали, диктовались вполне логически обоснованными методами расчета. Стоило ли снова по ним идти? Очевидно, нет. Что же мне оставалось? Пути, диктуемые соображениями, которые принадлежат сфере чисто иррациональной мысли.

Стэндап, казалось, был раздражен этим вступлением. В его представлении, Сальва претендовал на роль Шерлока Холмса, хотя был он всего лишь Гастингсом без Эркюля Пуаро, — материал для сравнения воистину британский, что и не удивительно. Касательно же апостольского нунция, то он зажмурил один глаз, а другим принялся внимательно изучать картину «Снятие с креста», приписываемую Рафаэлю, гордость клуба «Agnus Dei», которая висела, заключенная в барочную раму, над львиной головой Сальва. Впервые Караколли обратил внимание на то, что Мария Магдалина уже держит в руках горшочек с ароматами, с которыми через три дня она пойдет к высеченной в скале гробнице. Эта деталь так сильно заинтриговала его, что он совсем не слушал дедуктивные рассуждения профессора, которые мы тем не менее приводим: