Силла Бёрлинд - Прилив

— Почему?

— Это ведь то самое дело.

— Он расследовал массу дел.

— Я знаю, но все равно.

После этого разговор длился недолго. Мария, казалось, осознала, что не сможет заставить Оливию поехать в деревню. Она ограничилась вопросом об Элвисе и после ответа тут же повесила трубку.

Оливия зашла на сайт «Шведских железных дорог».

Йелле целый день провел в одиночестве. Продал несколько газет. Сходил в организацию помощи бездомным «Ню Йеменскап» на Каммакаргатан. Дешево подкрепился. Он избегал людей. Как можно реже общался с ними — с Верой и с парой других бездомных; остальных избегал совсем. Йелле вел такую жизнь уже несколько лет. Создал непроницаемый кокон одиночества, оградив себя от мира как физически, так и ментально. Нашел внутреннюю пустоту, в которой стремился существовать. Пустоту, высушенную от прошлого. От всего, что было, и от того, что никогда не повторится. Он страдал от проблем с психикой, ему поставили диагноз. Чтобы сдерживать психозы, Йелле сидел на лекарствах. Чтобы сохранить равновесие. Чтобы выжить — это, по его мнению, было самым важным. Уйти из бодрствования в сон. Свести контакты с миром к минимуму.

И мысли тоже. Мысли о том, кем он был в прошлом. В другой жизни, в другой вселенной, до первого удара молнии. Молнии, которая разрушила нормальное существование, запустила цепную реакцию падений и хаоса, в конце концов приведя к первому психозу и к последовавшему за ним кошмару. Тогда он стал совсем другим человеком. Методично и сознательно разрушал все социальные связи. Чтобы утонуть. Потеряться. Все отпустить.

Формально это случилось шесть лет назад. Для Йелле — гораздо раньше. В его сознании каждый прошедший год стер обычное понимание времени. Он находился в безвременье. Забирал газеты, продавал их, иногда что-то ел, искал более-менее защищенные места для ночевки. Места, где он мог пребывать в покое. Где никто не дрался, не пел, не кричал от кошмаров. Довольно давно Йелле нашел старый деревянный сарай, частично разрушенный, в стороне, на окраине. Там он мог умереть, когда придет время.

И туда направлялся сейчас.

На стене в помещении, почти лишенном отделки, висел экран. Довольно большой. Сегодня 42-дюймовый телевизор можно купить за смешные деньги. Особенно если покупать в местах попроще. Телевизор, который сейчас смотрели двое парней в куртках с капюшонами, как раз был куплен по смешной цене. Один из парней торопливо переключал каналы. Вдруг второй на что-то среагировал:

— Смотри!

Переключавший остановился на канале, где избивали мужчину.

— Твою мать, это же тот мужик из парка! А это наш гребаный фильм с мобильника!

Через пару секунд появилась ведущая и объявила о выпуске нового ток-шоу.

— Только что вы увидели фрагмент одного из широко обсуждаемых фильмов, содержащих насилие, с сайта Trashkick. Скоро поговорим о них подробнее.

Ведущая протянула руку в сторону кулис.

— Известная журналистка, много лет занимающаяся серьезными социальными проблемами: наркотики, эскорт-услуги, торговля людьми… Сейчас она работает над серией статей о насилии в среде молодежи — встречайте, Ева Карлсен!

Вошедшая в студию женщина была одета в черные джинсы, пиджак и белую футболку. С убранными наверх светлыми волосами, на высоких каблуках, подтянутая Карлсен вошла в студию. Ей было около пятидесяти, она хорошо знала свое дело и добивалась успеха без особого напряжения.

Карлсен опустилась в студийное кресло.

— Добро пожаловать. Несколько лет назад вы выпустили яркую серию репортажей об эскорт-услугах в Швеции — так завуалированно часто называют элитную проституцию, — но сегодня вы главным образом занимаетесь насилием в среде молодежи. Так начинается ваша серия статей…

Ведущая взяла газету.

— «Страх — мать зла, а насилие — крик помощи заплутавшего ребенка. Именно страх лежит в основе молодежного насилия, которое мы наблюдаем сегодня. Страх вырасти в обществе, где ты не можешь найти достойное место».

Ведущая положила газету и посмотрела на Еву:

— Хорошо сказано. Ситуация действительно настолько серьезна?

— И да, и нет. Когда я пишу «бессмысленное молодежное насилие», я имею в виду особый вид насилия, производимый конкретными индивидами, в ограниченных масштабах. Дело в том, что не вся молодежь совершает такого рода действия, напротив, это довольно небольшая группа людей.

— Но все-таки все мы были шокированы опубликованными в Интернете фильмами с жестоким избиением бездомных. Кто стоит за этим?

— Травмированные дети, в корне сломленные дети, которые так и не научились состраданию из-за предательства мира взрослых. Теперь они вымещают свою боль на людях, еще более слабых в их глазах, в данном случае на бездомных.

— Какую хрень она несет!!! — не выдержал парень в темно-зеленой куртке.

Его товарищ потянулся за пультом.

— Подожди! Я хочу послушать.

Женщина на экране покачала головой.

— Кто же виноват? — спросила она.

— Все мы, — ответила Карлсен. — Все, кто участвовал в создании общества, где молодые люди оказываются настолько незащищенными, что теряют человеческое лицо.

— Как, по вашему мнению, мы можем исправить ситуацию? Можно ли ее исправить?

— Это вопрос политический, его решение зависит от того, на что общество расходует ресурсы. Я могу только описывать, что происходит, устанавливать причины и выявлять последствия.

— Леденящие кровь фильмы в Интернете?

— В том числе.

Парень нажал кнопку на пульте. Когда он клал пульт на стол, на предплечье у него показалась небольшая татуировка. Две буквы в кругу: «KF».

— Как звали бабу? — спросил второй.

— Карлсен. Нам пора валить в Ошту!

Эта ночь могла быть запечатлена на картине Эдварда Хоппера, [12] Эдвард Хоппер (1882–1967) — американский художник-урбанист. если бы он был шведом и находился восточнее Стокгольма в лесу у озера Йерлшён. Эта сцена.

Художник поймал бы свет единственного фонаря, качавшегося на металлическом столбе, запечатлел бы, как мягкий желтый огонек освещает длинную пустынную дорогу, асфальт, пустоту, мрачную зеленую тень леса, а прямо у кромки освещенного островка — одинокую фигуру, мужчину, уставшего, высокого, сгорбившегося, возможно, идущего к свету, а может, от него… живописец остался бы доволен пейзажем.

А может, и нет. Его, вероятно, разочаровала бы модель, которая, неожиданно свернув вбок и исчезнув в лесу, оставила бы живописцу лишь пустынную дорогу.

«Модели» было все равно. Он направлялся к сараю. К частично развалившемуся деревянному убежищу за заброшенным складом. Крыша сарая защищала от дождя, стены — от ветра, пол — от самого лютого холода. Никакого электричества, но зачем оно ему? Он знал, как выглядела обстановка внутри. Собственный внешний вид он забыл несколько лет назад.