Артур Дойл - Мое любимое убийство. Лучший мировой детектив

Гарбоулд навис над нею и рявкнул, что суду требуются не выдумки и фантазии, а факты.

Не думаю, чтобы Рут услышала его; она сейчас заботилась лишь о точном выражении своих доводов. Она продолжала тем же ровным тоном:

— Загадка исчезнувшего оружия, конечно, озадачила меня, как и всех: что это за предмет и куда он делся? Но я не верила, что это заточенный обрезок стального прута толщиной в полдюйма. Если кто-то явился в турецкую баню с целью убить моего отца и скрыть орудие, зачем брать такую большую вещь, которую трудно спрятать? Шляпная булавка, например, пригодилась бы не хуже, а спрятать ее куда легче. Однако сильнее всего меня смущал чайный листок, попавший в рану. Все остальные чаинки лежали на полу вокруг термоса. Это я узнала от инспектора Брекета. И мне казалось невероятным, чтобы один листок упал отцу на грудь, к тому же в той самой точке над сердцем, где острие пробило кожу, и так проник внутрь. На мой взгляд, для случайного совпадения это было слишком. И все же я не смогла приблизиться к пониманию больше, чем другие люди.

Гарбоулд прервал ее и потребовал перейти к фактам. В его тоне сквозила неприкрытая злоба. Хэзелдин встал и заявил протест: свидетельницу нельзя прерывать, она нашла разгадку тайны, над которой бились лучшие умы Англии, и ей следует позволить высказаться в той форме, какую она предпочтет.

Рут пропустила мимо ушей и этот обмен репликами, и когда они умолкли, продолжила все так же размеренно:

— Я, конечно, помнила, как отец хотел «покончить со всем разом». Но никто не способен с такой раной встать и спрятать оружие. Наконец позавчера ночью мне привиделось во сне, будто я вхожу в лабораторию и вижу на рабочем столе отца заостренный стальной стержень.

— Вот уже и до снов дошло! — презрительно пробормотал Гарбоулд и, откинувшись на спинку кресла, сложил руки на животе.

— Сон меня не особенно впечатлил, разумеется, — продолжала Рут. — Я так напряженно и так долго размышляла над этой задачей — немудрено, что мне стали сниться подобные вещи. Но наутро, после завтрака, у меня вдруг возникло ощущение, что разгадку следует искать в лаборатории — если удастся обнаружить, в чем ее суть. Этому ощущению я тоже не поддалась; однако оно становилось все сильнее, и после полудня я все-таки пошла в лабораторию и взялась за поиски. Я перерыла все ящики стола — там ничего не было. Тогда я обошла помещение, всюду заглянула, все осмотрела — и приборы, и реторты, колбы и так далее. Потом стала посредине комнаты и, медленно поворачиваясь, вгляделась в комнату как можно пристальнее. Только тогда мой взгляд остановился на газовом цилиндре, то есть баллоне, который лежал под стеной, у двери, видимо, приготовленный на выброс. Я перевернула его, чтобы узнать, какой газ в нем хранился. Но на цилиндре не было ярлыка.

Девушка умокла и обвела зал взглядом, как бы призывая к особому вниманию, и продолжила рассказ:

— Это меня насторожило. Ведь по правилам газовые баллоны обязательно снабжаются ярлыком — многие газы опасны. Я провернула вентиль, но не услышала характерного шипения. Баллон был пуст. Тогда я взяла регистрационный журнал, в котором фиксируется поступление всех рабочих материалов; согласно найденным мною записям, за десять дней до смерти отцу доставили баллон СО2, то есть углекислого газа, и семь фунтов [40]льда. И во все оставшиеся дни он получал те же семь фунтов льда. Именно сочетание льда и СО2 навело меня на верную мысль. Углекислый газ, или двуокись углерода, имеет очень низкую точку замерзания, восемьдесят градусов по Цельсию; когда он выходит из баллона и смешивается с воздухом, образуются мелкие кристаллы, попросту снег. Если этот снег подвергнуть сжатию, получится лед, чрезвычайно твердый и прочный. Тогда-то я и догадалась, что отец мог набрать нужное количество этого снега и, вложив его в форму, создать орудие, которое позволяло нанести ему смертельную рану — и тут же мгновенно исчезло бы!

Она вновь остановилась; множество глаз следило за ней из зала с таким восторгом, какому позавидовал бы любой рассказчик. И продолжение последовало:

— Я поняла, что именно это он и сделал. Сомневаться не приходилось. Лед из двуокиси углерода можно превратить в твердый и прочный кинжал, который быстро растает в парном отделении турецкой бани, испарится, не оставив даже запаха, поскольку он запаха не имеет. Таким образом, орудие убийства исчезнет. И наличие чайного листика объясняется теперь очень просто. Отцу было все равно, хорошо ли промыт термос, когда он помещал туда свой ледяной кинжал — главное, что термос одинаково хорошо держит и тепло, и холод, как всем известно. Он изготовил кинжал заранее, за день или за неделю, и спрятал его сразу же в термос; но чтобы надежнее сберечь его, он держал термос во льду до того момента, когда намеревался им воспользоваться. И никак иначе объяснить чайный листок нельзя. Он с самого начала прилип к острию кинжала и так попал в рану!

Она умолкла, и по залу прошел, если можно так выразиться, общий вздох облегчения.

Тишину прервал Гарбоулд.

— Почему же вы сразу не изложили эту вашу фантастическую теорию полиции? — спросил он раздраженно и недоверчиво.

— Потому что это было бы без толку, — немедленно парировала Рут. — Мало ли что могло прийти мне в голову! Нужно было, чтобы и другие люди могли мне поверить. Нужны были точные доказательства. Я стала их искать. Чутье подсказывало мне, что они существуют. Где-то должна была остаться форма. И я ее нашла!

В этих словах прозвучало неприкрытое торжество. Девушка улыбнулась Виллоутону и продолжала:

— Точнее, я обнаружила ее обломки. В ящике, куда мы выбрасываем всякий мусор, отработанные реактивы, негодные приборы и разбитые пробирки, я нашла несколько кусков эбонита и сразу поняла, что это — обломки продолговатой емкости. Тогда я скатала из воска стержень известного размера и стала прикладывать к нему найденные фрагменты. На эту работу я потратила целую ночь. Мне удалось собрать почти полную форму, недоставало лишь мелких осколков. Зато самую важную часть — заостренный наконечник — я нашла!

Рут сунула руку в свою сумочку и, достав странный предмет черного цвета, длиной около девяти дюймов и толщиной примерно дюйм, подняла его над головой, чтобы все могли видеть.

Кто-то из публики не удержался и зааплодировал; в зале тотчас поднялась буря рукоплесканий, и в ней потонули и призывы пристава к порядку, и рычание Гарбоулда.

Когда всплеск эмоций утих, Хэзелдин, который никогда не упускает нужного момента, бесстрастно произнес:

— У меня больше нет вопросов к свидетельнице, милорд, — и сел на свое место.

Эта реплика показалась мне завершающим аккордом, и присяжные, несомненно, восприняли ее так же.