Валерий Смирнов - Чужая осень (сборник)

Воха подкатился к столику, за которым продолжали резаться в карты его подчиненные, что-то вполголоса скомандовал и, не закончив партии, ребята побросали карты, вышли на воздух через запасной выход. Вот это дисциплина. Мне бы так научиться Рябовым руководить.

Воха подошел ко мне; после лекции лицо рябовского подчиненного стало еще более хмурым. Ничего страшного, сейчас ты, паренек, о душевных терзаниях навек позабудешь.

— Два вопроса к тебе будет, Андрей. Баранаускас поведал, зачем он появился в нашем городе?

— Сказал, что руководство в командировку послало. Хотя у него документы на имя какого-то Братейко. Из секретного ящика.

— И все?

— Пока все, — подчеркнул Воха.

— Второй вопрос. Ты согласен стать заместителем Рябова, скажем, по коммерческой части?

Воха молчал. А потом ответил вопросом на вопрос:

— А почему об этом говорите вы?

— Решение кадровых вопросов — исключительно в моей компетенции, — подчеркнул я.

— Согласен, — односложно ответил Воха. И правильно сделал. Я принял бы предложение Рябова насчет его кандидатуры, в последнее время Сережа стал работать несколько медленнее. И не потому, что стареет, просто объем работы в фирме возрастает с каждым годом. Но я предпочел сказать о повышении Вохе совсем по другой причине. Теперь своим выдвижением он будет обязан исключительно мне.

— Ладно, Воха. Сейчас я умоюсь, а ты пока подготовь нашего пациента к беседе. Я сам с ним разберусь.

Пока я мылся под колонкой, Андрей приводил Баранаускаса в чувство. Вода на него почему-то плохо действовала, а нашатырь быстро заставил прийти в себя.

— Здравствуйте; Баранаускас, — тихо сказал я; он даже попытался подтянуться на связанных руках. Видимо, тревожится по поводу того, что за него Воха примется. Тем более, что горелку Андрей почему-то не выключил.

Баранаускас глухо застонал, и мне показалось — Воха немного переусердствовал. Но исправление ошибок подчиненных всегда входило в функции руководства.

— Какое зверство, — с печальным видом покачал я головой. — Товарищ Воха, вы будете наказаны в административном порядке.

Воха невольно прыснул коротким смешком, до того я правдиво разыграл сценку из его бывшей жизни. Один следователь — зверь, а другой — очень хороший. И хотя заключенный знает, что это все — игра, что завтра хороший может превратиться еще в большего зверя, он инстинктивно тянется к нему. Но Баранаускаса на такой дешевке не проведешь. Хотя он явно не понимает, в чьи руки попал. И Вохе хоть немного, но удалось сломать его. Иначе бы Баранаускас не прошептал:

— Кто вы такой?

Выдержка уже отказывает ему. Я прикурил сигарету, стянутую из пачки, лежащей на краю смотровой ямы, и ответил:

— Меня прислал Серов. Приснился ночью, весь в крови. И орал при этом громко — отбери у Баранаускаса мои пальцы. Или вы предпочитаете оставаться Братейко из секретного ящика? Так для Братейко есть только одна дорога — в этот самый ящик. С Баранаускасом я буду говорить по-другому. Вы меня понимаете?

Баранаускас молчал, видимо, пытался сообразить, кто послал меня. Он был в таком положении, что скажи что-то лишнее — и тут же сыграешь в ящик, даже если твоя фамилия вовсе не Братейко.

— Для того, чтобы вы кое-что поняли, — отбрасываю в сторону чересчур пахучую для меня сигарету, — скажу так. Я не контроль со стороны Игнатенко, ему сейчас не до жира. И не человек Городецкого. Вы ведь допускаете, что Городецкому ни о чем бы не сказала фамилия Серов. И больше того, я не из группы Управления Министерства безопасности по борьбе с терроризмом. Я — частное лицо. И прекрасно понимаю, зачем вы приехали в Южноморск. Цель командировки — убрать Городецкого. Только вот ваш приятель тоже не сидит на месте — он попытался сделать то же самое с Велигуровым. Принцип домино у вашей компании работает не в одностороннем порядке, что путает игру. Возможно допустить такое: несмотря на приказ хозяина, вы спелись с Городецким и вместе уходите за кордон. Но, признаюсь откровенно, это не больше, чем предположение. Догадываетесь о своей судьбе, когда вернетесь в Москву? Если только вернетесь, конечно.

Мне не удалось расшевелить Баранаускаса. Он по-прежнему молчал, лицо его, превращенное в кровавую маску, оставалось на удивление спокойным, только зрачки чересчур расширились. Возможно от боли.

— У меня мало времени, — высказал я свое основное жизненное огорчение. Сколько себя помню, столько выдаю эту фразу, причем без какой-либо натяжки. Время у меня всегда было на вес денег. — Так что правдивость вашего ответа — это путевка в жизнь. Я не говорю, что отпущу вас, это было бы наивным. Но ничего, и в зоне люди живут. Тем более в таких, которые вы понаделали для собственных сотрудников. А потом… Зятя Брежнева посадили, тоже мне, козла отпущения нашли, ничего — год-другой и выйдет. За ним еще побегают, чтоб товарищ Чурбанов работать в какой-то престижной фирме согласился. Так что, думаю, лет пять, вам больше не грозит. А если правильно себя поведете, иди знай… Все зависит от уровня «пения». В конце концов вы человек военный, а приказы не обсуждаются. Игнатенко все равно конец. Ему осталось только пулю в лоб пустить, если узнает, что вас взяли. Как Велигурова. Как Городецкого. Не переживайте, его тоже прихватят. Не сегодня-завтра. А вам что останется — только на Игнатенко все валить.

Взять того же Серова. Всем ясно, что вопрос его освобождения не в вашей компетенции. Так что решайте, времени действительно мало. Даю одну минуту. Если будете молчать, ровно через минуту вам отрежут палец. А потом, по очереди, остальные девять. Как Серову. Только пустой банки из-под пива здесь нет, так что пальцы зароют вместе с вами. К радости Игнатенко. Как-никак вы — свидетель. Воха, чем вы тут жесть режете? Время пошло. Осталось пятьдесят секунд.

Воха аккуратно поставил табуреточку возле подъемника, встал на нее, раскрыл резак по металлу так, что мизинец Баранаускаса очутился между ножей.

— Пальцы у него побелели, — человеколюбиво доложил Воха, — наверное, сильно больно не будет.

— Осталось десять секунд… пять… три… — честно отсчитываю время. Баранаускас по-видимому понял, что я блефую, не знает, всегда стараюсь говорить людям правду, какой бы она ни была.

— Ваше время истекло, — заметил я, и в это же время раздался дикий крик. По-видимому, Воха не совсем прав: когда у человека один палец отлетает в сторону, он все-таки чувствует страшную боль.

— Еще девять минут и можно приниматься за пальцы на ногах, — сухо заметил я. Не люблю этого, но страшные правила игры не мной придуманы и не мне их нарушать. Дай Баранаускасу волю, он бы людям не пальцы, а головы стриг. Как в былые годы.

— Кровь почти не идет, — доложил сверху Воха.