Геннадий Головин - Стрельба по бегущему оленю

— Вот осень, Андрюша, осыпает листья в ржавеющее фортепьяно… Чьи это стихи?

Боголюбов работал в облиздате и славился как знаток литературы. Такие вопросы ему задавали часто. Но на сей раз он почему-то вздрогнул, потом нежно взял Павла под руку и вернул к окну.

— Старик… — проникновенно сказал он. — Мы с тобой деловые люди. На фортепьянах играть необученные. Так?

— Ну, — ответил Павел.

— Что «ну»? — огорчился Андрей. — Я тебе предлагаю за него на выбор: или Бодлера — тоже из «Сокровищ мировой поэзии», или, учитывая твою неотесанность городового, — Жоржа Сименона. А ты мне говоришь «ну».

— За кого ты предлагаешь мне Жоржа Сименона или — как его? Бодлера? — прикинулся простачком Павел.

— А то не знаешь… — снова огорчился Андрей. — Я предлагаю тебе Сименона или как-его-Бодлера за сборник Незвала, чей стих из ранней книги «Маленький розовый сад» ты только что мне прочитал. Старик, ну зачем тебе, в самом деле, Незвал?

— Хоть ты и правильно отметил мою неотесанность, я тоже не прочь иногда вечерком, после ужина в особенности, тоже не прочь почитать, — стал куражиться Павел.

— «Ах, как жалко, что нет фонтана в нашем большом саду! Я — в пору умирания ромашек…» Нет, Андрюша, и не проси!

— Я вижу, что впридачу к Сименону ты просто-напросто хочешь получить еще и Сэлинджера. Так?

— Так да не так. А почему, Андрюша, именно у тебя, кто более других в нашем городе достоин упиваться Незваном, нет этой книжки?

— Я был в командировке, старик, — печально вздохнул Боголюбов. — Вдобавок ко всему допустил бестактность по отношению к Люське. И вот вам результат.

Павел ничего не понял.

— Люська? Это кто?

— Люська — это продавщица в «Прогрессе», мой главный поставщик. А я был в командировке.

— И кроме того перед отъездом допустил бестактность по отношению к Люське.

— Правильно, но я был немножко пьян.

— А сколько всего было Незвалов?

— Четыре, старик! Всего четыре экземпляра на весь наш растущий город!

— Безобразие… — посочувствовал Павел.

— И всегда моя открытка лежала под номером один, а после того, как я допустил бестактность по отношению к Люсе, она оказалась под каким, как бы ты думал, номером?

— Под номером, я думаю, пять… — напрягся Павел.

— Точно! — не скрывая изумления, сказал Андрей. — А как ты догадался?

— Это очень сложно объяснить… — серьезно ответил Павел. — Дедукция… индукция… Ты лучше с подробностями расскажи о бестактности, которую допустил по отношению к Люське.

— Бестактность как бестактность. Оказалось просто, что она и в самом деле читает все стихи, которые проходят через ее руки. В этом все дело. Она, видишь ли, от Асадова без ума! Тут бы даже Савостьянов спасовал. Вон он, кстати, идет…

Внизу на тротуаре стоял, ожидая, когда пройдет колонна автобусов с пионерами, Савостьянов — джинсы в обтяжку, синяя («миллионерская», подумал почему-то Павел) рубашка с короткими рукавами, мощный торс, седина на висках…

— …Ну, приезжаю, — продолжал между тем Андрей. — Забыл уже обо всем, что было. Люсенька, милая, Незвал был? Был, говорит, но распродан. Как, говорю, распродан?! Я, как пчелка, тружусь, разъезжаю по губернии, две недели не мылся, забыл, как печатные слова произносятся, а здесь моего любимого поэта продают?! Не шути, говорю, улыбнись и достань из-под прилавка то, что ты сохранила для меня. Дудки, говорит, прислали всего четыре экземпляра, а ваша открытка была пятой. Ах так, думаю. Бегу в магазин, покупаю триста грамм «Мишек». Она их ест и говорит: серьезно, Андрей, ни одного больше Незвала не осталось. Я после того вечера на тебя рассердилась и со зла, дура, продала кому попало. Но скоро будет Басе, ты не огорчайся. Чего уж, говорю, ладно уж… прости, в общем, говорю, что «я помыслить смел поцеловать твой ореол светлейший…» Ничего, говорит, Андрюша, я ведь тоже не во всем была права в тот вечер…

Павел слушал вполуха. Что-то напряглось у него внутри при виде Савостьянова и никак не отпускало. Андрей закончил, Павел рассмеялся вместе с ним и досадливо подумал: «Хотел бы я знать, ты-то зачем мне врешь?»

В передней ударил звонок — коротко, по-хозяйски. Павел с удивлением почувствовал, что волнуется.

— Значит, так, Андрюша, — сказал он торопливо. — Совсем случайно. Петухов не может — тренировка, у Казакевича — приемные экзамены, а тут подвернулся я. Ты понимаешь: я попросту боюсь идти в больницу.

— Кончай, старик! — ответил успокоительно Андрей, уходя в прихожую. — Будешь психовать, как сейчас, тогда точно чего-нибудь схватишь. Все болезни от нервов, как говорила моя бабушка.

Дверь в прихожую он закрыл. Потом щелкнул замок, потом Андрей что-то объяснял Савостьянову, потом раздался звучный сочный баритон: «Напротив, буду рад. Преферанс, как и любовь, требует время от времени смены партнеров».

Отворилась дверь, и Савостьянов вошел первым. Сзади появился Андрей, запоздало говорящий ему в спину:

— Познакомься, это — Павел.

— Очень приятно. Весьма наслышан. Рад познакомиться.

Сухая ладонь, чрезвычайно славная улыбка, очень прямо глядящие, доброжелательные глаза.

— Ну что? Сразимся? — он оглянулся на Боголюбова. — Знаю, какие-такие у Казакевича экзамены. В прошлый раз, — он обратился к Павлу, — мы с Андреем его рублей на сто пятьдесят посадили. Тут, конечно, сразу и экзамены начались.

И он рассмеялся, как будто Бог весть что смешное рассказал. Безукоризненные зубы у него были, лицо его от улыбки так славно преображалось…

«Черт, по-моему, зря я все это затеял, — мелькнула у Павла мысль. — Тогда что ж, — успокаиваясь, додумал он, — поиграем в преферанс, тоже неплохо».

Они начали пульку. Савостьянов играл, если можно так выразиться, — сухо. Не зарывался, очень точно рассчитывал свои возможности и шансы партнеров, не рисковал. Павел не любил таких партнеров. То ли дело Андрей — он играл. Надеялся порой на самый бредовый расклад, «понтил» то и дело, ахал сокрушенно, проигрывая, шумно ликовал, когда удавалось выиграть. На него и глядеть-то было забавно — этакий раскрасневшийся непомерный ребенок.

Савостьянов к игре относился слишком уж серьезно, и лицо его становилось старым и озабоченным, когда он глядел в карты. Лет тридцать восемь ему было.

— Вы по каким болезням? — во время одной из сдач спросил Павел.

— По тем, которые внутри.

И тут же внимательно посмотрел на Павла.

— Чует мое сердце, вы хотите о чем-то проконсультироваться. Угадал?

Павел сконфузился.

— Ну, не совсем… Хотя…

— Давайте выкладывайте, — докторским голосом сказал Савостьянов. — Предлагаю блиц.

Он остро и неприятно взглянул в лицо Павлу, спросил, почти утверждая:

— Желудок?

— Да.

— Боли?

— Да.

— До еды? После?