Геннадий Головин - Стрельба по бегущему оленю

Когда он составит на землю последний ящик, солнце уже зацепится за вершину сопки, стеной стоящей над озером, и тень, как бы уже предвечерняя, падет на озеро.

И в этой сиреневой тишине, неспешно работая веслами, он поплывет к избушке на ту сторону озера, тихо волнуясь своей будущей встречей со своим будущим домом.

И все будет тихо, и все будет неспешно — как в хорошем счастливом сне.

Голобородьку в городе знали.

— Ну и дружки у тебя… — только и сумел, что покачать головой, Деникин — ответственный нынче секретарь городской газеты, а в те, стародавние времена, просто Юрка, шебутной и не очень удачливый, тем не менее всегда преисполненный оптимизма внештатник-рабкор.

— Ну-ка, ну-ка! — Проклятиков сделал стойку. — Расскажи-ка с подробностями!

— Противно, Дима… — поморщился тот. — Ну, возник года два назад. Ну, пролез без мыла во все местные задницы. Откупил четыре ларька. Кооператив сляпал. «Ротонда» называется. Торгует… чем они все торгуют? — дерьмом заморским: сникерсы, памперсы, твиксы… Пытались, правда, его прихватить. Дважды. Первый раз — на балованной водке. Было даже подозрение (да оно и сейчас есть), что где-то у него заводик. Откуда-то технический спирт добывает, разбавляет, закупоривает. Но дело быстренько замяли. Объяснять, почему?

— Нетрудно догадаться, — усмехнулся Проклятиков. — А во второй раз?

— Второй раз — чуть до суда не дошло. Пригнал четыре грузовика говядины. Сторговал по цене ниже рыночной. Нарасхват шла. Санэпидстанция, когда чухнулась, за голову схватилась: счетчики Гейгера в пяти шагах от ларька начинали шкалить. Один наш паренек устроил журналистское, как говорится, расследование, статью написал: мясо закуплено где-то на Гомельщине, в чернобыльской зоне.

— Ну и?..

Ну, и… Статья уже в полосе стояла, когда явился автор и без объяснений потребовал снять. Чуть ли не плакал. Так что опять твой Голобородько извернулся. Он, что? — и в самом деле, твой приятель?!

— Нет, конечно. Скорее, наоборот. Неприятель моих приятелей, — туманно объяснил Проклятиков. — Просто интересно. Лет пять назад я его знал.

— Эволюцией дерьма в природе интересуешься? Ну-ну.

Одел очки, пододвинул гранки.

— Устало выглядишь, — заметил Проклятиков.

— Наверное, — сухо согласился тот. — Одна настоящая мечта осталась: до пенсии дожить. Вот так-то, ДэПроклов.

Увидел он его нежданно-негаданно — в двух шагах от редакции.

Москвич-пикап стоял, распахнув заднюю дверцу, и Голобородько на пару с водителем оживленно и торопливо таскали картонные какие-то коробки в ларек под вывеской «ТОО „Ротонда“».

Голобородько ничуть на изменился — все такой же полноватенький, лысоватенький, бесцветненький господин. Разве что костюмирован был по-новому: кожаная куртка, белые штаны полушароварами, ботинки-кроссовки.

Азартен и весел был Голобородько, уверен в себе и премного доволен собой.

Проклятиков вышагнул из-за угла киоска и встал на виду.

Тот мазнул его беглым взглядом, раз. Выходя из ларька, глянул уже сосредоточеннее, два. На третий раз, остановился взглядом, раздумывая.

— Э-э… — он сделал вид, что вспоминает. — Как тебя… Э-э…

— Вот именно, — сказал Проклятиков и подошел на шаг-другой.

— Проклов! — с необыкновенной радостью воскликнул наконец Голобородько. — Ей-богу, Проклов! Какими судьбами в нашем тихом городишке?!

— Проездом.

— Ну, заходи, заходи! Рад видеть!

— А уж как я рад, словами не описать.

— Да? — Голобородько посмотрел быстро и неприятно, затем поворотился к водителю, выходящему из ларька: — Сюда — хватит! Остальное свали на Добролюбова, и возвращайся.

— Ба! Знакомые все лица! — усмехнулся Проклятиков, глянув на напарника Голобородько и чуя опасность, вдруг придвинувшуюся к нему.

— А и вправду, знакомые! — ясно заулыбавшись, воскликнул водитель. — Вот только где встречались, никак что-то не припомню.

— Припомнишь, — сказал Проклятиков, — если очень захочешь. Я-то твою рыбку долго не забуду… Отличная была рыбка!

— Правда? — Все так же нагло-весело обрадовался усть-кореньский знакомец. — Вам понравилась?

— Езжай! — раздраженно приказал Голобородько и, обращаясь к Проклятикву, необыкновенно радушно добавил: — А мы пока тут выпьем, закусим, разговоры поразговариваем. Сколько же мы не виделись?

Они затиснулись в тесное пространство ларька. Проклятиков сел у дальней от входа стенки. — Голобородько — у дверей, будто караульщик.

— Что пить будешь?

— Не пью.

— Ну, это ты брось! Ни за что не поверю, — добыл пластмассовые стаканчики, налил из какой-то пестрой бутылки, предварительно с хряском свернув ей пробку. — Как живешь?

— Твоими молитвами.

— Надя что-то рассказывала, не помню… Какие-то неприятности у тебя, вроде бы, были?..

— Тебе ли не знать. А Надю, что же, ты тоже в ларек посадил?

Голобородько быстро и оценивающе посмотрел прямо в глаза Проклятикову.

— Нет. Неужели ты не знаешь? Она умерла.

— Вот как? И — отчего же?

Голобородько аж дернул головой от спокойной иронии вопроса.

— Долго болела. Мучалась. Не выдержала, в конце концов.

— Ага, — все так же иронически заметил Проклятиков.

— Стало быть, самоубийство?

— Да… — скорбно ответствовал Голобородько, очень натурально судорожно вздохнув.

— Очень она вовремя это сделала, правда?

— Что ты говоришь, Дима?! — отчаянное горе горькое послышалось в возгласе Голобородьки, — для меня это, поверь, было…

— Трудно, конечно, было. Верю, — с приятельскими интонациями посочувствовал Проклятиков. — Зато потом! А? И — начальный капиталец, и собственное дельце… А?

— Что ты говоришь, Дима? — схватился за стаканчик. — Что ж ты не пьешь? Выпей!

Проклятиков поднялся и вытащил из-за ремня пистолет.

— Я с трупами не пью.

Увидев пистолет, Голобородько оцепенел. Даже в полусумраке тесной этой конуры стало видно, как он побелел, как задрожал лицом и всей головой, затравленно глядя на железяку в руке Проклятикова.

Тот сделал шаг и прижал дуло ко лбу Голобородьки.

Голобородько пытался что-то сказать, но уже не владел речью, только сипел.

«Нажать, мозги вылетят на прилавок, центральная улица…» Проклятиков слушал как бы свой собственный голос, но доносящийся из ужасного далека. «Предохранитель не снял. Ах, как приятно видеть эту рожу, обомлевшую от ужаса».

— Ты гнида, жить не будешь, — сказал Проклятиков. — Я тебе это обещаю, — и с несказанным удовольствием впечатал рукоятку пистолета в ясный, с залысинами лоб Голобородьки.

— Уй! — совсем по-детски вскрикнул тот и с готовностью закрыл лицо руками.

— Ты, гнида, жить не будешь, — повторил Проклятиков, выбираясь из ларька.

Оглянувшись, увидел, что из-за растопыренных на лице пальцев с сияющей ненавистью смотрят на него глаза Голобородьки. По пальцам не обильно текла кровь.