Алфред Хичкок - Убийства, в которые я влюблен

Когда еда была закончена и принесли кофе, мистер Ботибол, который с момента первого толчка был необычайно серьезен и задумчив, неожиданно встал и перенес свою чашку на освобожденное миссис Реншоу место рядом с интендантом. Он сел на ее стул, наклонился и начал что-то возбужденно шептать на ухо интенданту.

— Извините меня, — говорил он, — но, будьте добры, не могли бы вы мне кое-что сказать?

Интендант, маленький, толстый и с красным лицом, наклонился вперед.

— В чем дело, мистер Ботибол?

— Вот что я хотел бы знать. — Он был чем-то обеспокоен, и интендант внимательно вглядывался в его лицо. — Мне хотелось бы знать, сделал ли уже капитан оценку суточного пробега — ну, вы понимаете, для аукционных ставок? Я имею в виду, до того как сейчас начало штормить?

Интендант, приготовившийся услышать конфиденциальное сообщение, улыбнулся и откинулся на стуле, выставив свой солидный живот.

— Я бы сказал… пожалуй, да, — ответил он.

Он не стал говорить это шепотом, хотя автоматически понизил голос, как это обычно бывает, когда собеседник шепчет.

— Когда приблизительно, вы думаете, он это сделал?

— Где-то днем. Обычно он это делает в середине дня.

— Примерно в какое время?

— Ну, я не знаю. Около четырех, я думаю.

— Тогда скажите мне еще одну вещь. Каким образом капитан решает, сколько составит пробег? Делает ли он тщательные расчеты?

Интендант взглянул на взволнованное, напряженное лицо мистера Ботибола и улыбнулся, хорошо понимая, куда тот клонит.

— Ну, понимаете, капитан проводит небольшое совещание со штурманом, они изучают погоду и много других вещей и делают оценку.

Мистер Ботибол кивнул, обдумывая ответ. Потом сказал:

— Как вы думаете, капитан знал, что погода сегодня испортится?

— Не могу вам сказать, — ответил интендант. Он смотрел в маленькие черные глаза собеседника и видел пляшущие в их зрачках огоньки возбуждения. — Я действительно не могу вам этого сказать, мистер Ботибол. Я не знаю.

— Если погода ухудшится, наверное, стоит поставить на низкие номера. Как вы думаете? — Теперь шепот стал более настойчивым, более обеспокоенным.

— Может быть, так, — ответил интендант. — Я сомневаюсь, чтобы старик мог предполагать действительно бурную ночь. Днем, когда он делал оценку, было довольно спокойно.

Другие пассажиры, сидевшие за этим столом, замолчали и вслушивались, глядя на интенданта тем пристальным, настороженным взглядом, который называется «ушки на макушке» и который можно увидеть на скачках, где пытаются подслушать тренера, рассуждающего о своих шансах: слегка приоткрытые губы, приподнятые брови, голова наклонена вперед и чуть вбок — тот отчаянно-напряженный, полузагипнотизированный, вслушивающийся взгляд, когда ловишь информацию прямо из уст лошади.

— Ну, предположим, вам было бы позволено поставить на какой-то номер, что бы вы выбрали сегодня? — шептал мистер Ботибол.

— Еще не знаю серию, — терпеливо отвечал интендант. — Они не объявляют серию до начала аукциона после обеда. Да я и не очень в этом разбираюсь. Я ведь всего лишь интендант, знаете ли.

Тут мистер Ботибол встал.

— Прошу всех извинить меня, — сказал он и осторожно пошел прочь по качающемуся полу между другими столиками, и дважды ему пришлось ухватиться за спинку стула, чтобы удержать равновесие при наклоне судна.

— Пожалуйста, на верхнюю палубу, — сказал он лифтеру.

Ветер ударил ему в лицо, когда он вышел на открытую палубу. Он споткнулся, ухватился руками за перила и стоял там, глядя на темнеющее море, по которому перекатывались высоко вздымавшиеся волны и белые барашки неслись навстречу ветру, оставляя позади себя шлейф брызг.

— Мало приятного там, да? — спросил лифтер, когда они спускались.

Мистер Ботибол приглаживал волосы маленькой красной расческой.

— Вы думаете, мы сколько-нибудь снизили скорость из-за погоды? — спросил он.

— О, конечно, сэр. Мы сбросили значительно с момента, когда это началось. В такую погоду скорость нужно обязательно снижать, иначе расшвыряешь пассажиров по всему судну.

Внизу в курительном салоне люди уже собирались на аукцион. Они произвольно группировались вокруг столиков, учтиво рассаживались, мужчины, немного чопорные в своих смокингах, с розоватыми, слишком тщательно выбритыми лицами, рядом со своими сдержанными, с оголенной белизной рук, женами. Мистер Ботибол сел на стул поближе к столу аукциониста. Он положил ногу на ногу, скрестил руки на груди и уселся на стуле с отчаянным видом человека, который принял грандиозное решение и не даст себя запугать.

Пул, говорил он себе, будет, вероятно, около семи тысяч долларов. Почти столько достигала сумма предыдущие два дня при размере ставок где-то между тремя- и четырьмястами каждая. Так как это было британское судно, они считали в фунтах, но он предпочитал делать свои расчеты в уме в собственной валюте. Семь тысяч долларов — это большие деньги. Боже, это сумма! И что он сделает, так это попросит выплатить ему в стодолларовых купюрах и сойдет на берег, положив их во внутренний карман пиджака. Никаких проблем. И сразу, да, сразу же он купит линкольн с откидным верхом. Он купит его по дороге с судна и приедет на нем домой исключительно ради удовольствия посмотреть на лицо Этель, когда она выйдет на порог и увидит машину. Это будет грандиозно — увидеть лицо Этель, когда он мягко подкатит к двери в новом бледно-зеленом линкольне! «Привет, Этель, лапочка, — скажет он небрежно. — Я тут подумал сделать тебе небольшой подарок. Увидел его в витрине, проходя мимо, и подумал о тебе и о том, как тебе всегда хотелось такую машину. Тебе она нравится, милая? И цвет?» И при этом он будет смотреть на ее лицо.

Аукционист теперь стоял за своим столом.

— Леди и джентльмены! — провозгласил он. — Капитан оценил суточный, кончая серединой завтрашнего дня, пробег в пятьсот пятнадцать миль. Как обычно, мы добавляем по десять с каждой стороны, образуя таким образом серию. Итак, она получается от пятисот пяти до пятисот двадцати пяти. И конечно, для тех, кто считает, что истинная цифра будет вне этих пределов, существует также «нижний филд» и «верхний филд», которые продаются отдельно. Теперь мы вынимаем первый номер из шляпы… вот он… пятьсот двенадцать?

В салоне наступила тишина. Люди сидели молча в креслах, не отрывая взгляда от аукциониста. В воздухе ощущалось определенное напряжение, и по мере того, как ставки становились выше, напряжение возрастало. Это не было забавой или шуткой; в этом можно было убедиться, видя взгляд, который бросал один из участников на другого, поднявшего свою ставку, — может быть, и с улыбкой, но только на губах, глаза же оставались сосредоточенными и совершенно холодными.