Нина Васина - Правило крысолова

И вдруг — заплакала, с ходу и от души. А что, все так и есть! Мама — бросила. Отец вообще неизвестно где и с кем. Дедушка в морге. Бабушка лежит, не вставая. Дети?.. Дети, конечно, поводов поплакать пока не дают, но ничего, поплачу на всякий случай в счет будущих проблем!

— Перестать играть! — стукнул Зебельхер по столу ладонью. Звякнули наручники. — Вы не справляться с деньгами, если даже будете знать, куда их находить!

Плакать расхотелось. Я постаралась сосредоточить взгляд на пигментных пятнах под глазом у Зебельхера.

— Я заиметь хороший адвокат, я платить и выходить через год, я вам не давать проходить по жизни! Со мной хорошо дружить, Инга, давайте дружить и работать вместе. Половина.

— Половина? — удивилась я искренне, потому что Ладушкин угадал про эту половину заранее.

— Ладно, — по-своему понял мое удивление Зебельхер. — Шестьдесят — вам.

— Адвокат… — задумалась я. — У меня есть хороший адвокат.

— Я знать, что вы умный и смелый, — скривился в улыбке немец.

— Его зовут Викентий Карлович Неймарк.

— Он немец? — заинтересовался Зебельхер.

— О да. Он сын колбасника, лучший адвокат в Москве.

— Я вам доверять. Ней-марк, Ней-марк… Я запомнить и требовать Неймарк.

— Желаю удачи.

На улице ждал Ладушкин. Я сразу же предупредила его, что очень спешу, мне нужно срочно ехать в деревню за мужчиной, нужно успеть еще до вечера подать заявление в загс, чтобы нас поженили в субботу, поэтому не надо на меня смотреть умоляющим взглядом, хватать за руку, обещать вечную любовь и дружбу до гроба и восемнадцать процентов от пятидесяти миллионов немецких марок.

— Только одно, — грустно попросил Ладушкин. — Я — пас. Мне тебя не одолеть. Ты ведьма, и здесь ничего не поделать. Я хочу знать только одно!

— Коля, милый, отпусти меня, опаздываю!

— Только один вопрос! Что вы делали с мамой по ночам в полнолуние между… между кухней и коридором?.. В апреле… Да, в апреле по ночам в полнолуние! — Ладушкин от напряжения сглатывает, я смотрю на дернувшийся кадык, вспоминаю вдруг Павла, его кадык…

— А Павла правда застрелили?

— Застрелили, застрелили, говори, что вы делали?

— Значит, в апреле в полнолуние, ночью, между кухней и коридором?.. — Минуты три я усиленно “вспоминаю”. Потом на лицо мое накатывает просветление и — одновременно — легкий стыдливый румянец. — Ладушкин, — говорю я укоризненно, — это же секрет, мужчинам это знать неприлично!

— А помнишь, тогда, в гостинице? — бежит за мной инспектор и не дает открыть дверцу автомобиля. — Я лежал голый, а ты наклонилась близко-близко, а я был без трусов, потому что постирал их?..

Удивленно смотрю в его возбужденное лицо. Ведь только что я покраснела именно потому, что вспомнила голого Ладушкина с гипсом на шее. Получается, что он в это время вспомнил о том же!

— Прости. — Я убираю его руку. — Прости за пирожки.

Марина поехала с нами, и сват тоже, и до пяти вечера мы успели в загс, а бабушка, которая там “наводила необходимые для взаимопонимания мосты”, уже ждала нас и, увидев Богдана, застыла в восхищенном удивлении, потом ощупала плечи будущего члена семьи и опять застыла, глядя снизу вверх, как, вероятно, смотрела бы только на Фридриха Молчуна и только если бы присела.

Не знаю, в какую сумму ей обошлись эти самые “мосты”, но нас пригласили на завтра, в субботу, к десяти утра прибыть для бракосочетания. Марина попросила высадить ее где-нибудь у ювелирного магазина, бабушка стала объяснять, что свадьбу сейчас справлять нельзя, потому как в семье траур и покойник не захоронен, и тогда Марина взяла ее руки в свои и доверительно поделилась сокровенным.

— Не надо свадьбы, — сказала она. — Пусть только сегодня вечером наденут кольца друг другу и устроят первую ночь. Ваша внучка горит огнем, как бы не наделала глупостей и сама бы от них не пострадала. А свадьбу потом как-нибудь, сами!..

Лора топала ногами, кричала и даже изобразила довольно неумелую попытку зареветь, но ей это не помогло. Ее для проведения моей первой брачной ночи в деревню не взяли.

Мы вообще с Богданом оказались в доме совсем одни. Марина ушла к свату, на белом покрывале кровати лежали два золотых кольца, я нервно ходила туда-сюда по комнате, слушая, как за окном завывает ветер, и под его завывания на меня накатывал приступами страх — во сколько нужно встать утром, чтобы накормить скотину? Боже, я не умею готовить… Я совсем не знаю этого мужчину, если не считать подробного разглядывания его на фоне лебедей во время купания. Где он, кстати?

Шаги на лестнице. Ну вот, я уже узнаю эти шаги, неплохо для невесты. Могу поспорить, я знаю, что сейчас будет! Спорить было не с кем, а жаль! Потому что все было по накатанному сценарию: меня взяли под мышку, снесли по лестнице. На улице — посадили на сгиб руки. И?.. Естественно — в баню. Раздели, помыли, вытерли, замотали в простыню, отнесли обратно в дом. На этот раз все мои попытки раздеть Богдана в бане ласково пресекались. Но в комнате он разделся сам, стащил с меня простыню, и мы застыли, как два голых изваяния на белом покрывале кровати, и Богдан первый надел на меня кольцо, и кольцо было велико, тогда он снял его и надел на средний палец. Моя свекровь приобрела кольцо с запасом, эта надежда на долгое супружество согрела меня и расстроила одновременно…

Все было неудобно и стыдно. Часа через два мы немного привыкли друг к другу. Впервые в жизни я проводила курс обучения такого большого мужчины любовным играм и вдруг заметила, что он старается изо всех сил не сделать мне больно, не прижать телом.

Я захотела есть, мы спустились в кухню, и после съеденной половины копченой курицы из рук Богдана на меня вдруг напала жуткая болтливость. Говорилось легко, свободно, Богдан иногда поглядывал на меня с улыбкой, пусть улыбается, ему можно сказать все, что угодно, вот это удача!

— Я должна обязательно рассказать тебе, что мы делали с мамой в полнолуние каждый апрель, пока мне не исполнилось восемнадцать. Это важно, я должна это рассказать тебе, пока со мной не случился очередной приступ болтливости и я не выболтала это кому-нибудь еще, кто отлично слышит!

Богдан протягивает мне на ладони половинку яблока.

— Мы меня измеряли. У меня день рождения в апреле, а бабушка сказала, что рост нужно измерять именно в полнолуние, и вот каждый апрель мы с мамой шли к притолоке в коридоре, я вытягивалась изо всех сил, прислонялась спиной и пятками к стене, мама шутливо шлепала меня по макушке. Чтобы не случился лишний сантиметр…

Откусываю кусок курицы — ем, можно сказать, из рук моего завтрашнего мужа…

— У меня сейчас рост метр шестьдесят восемь, это двадцать четыре мизинца бога, но я могу еще подрасти, некоторые люди растут до двадцати восьми лет, я читала. Мою маму можно было и не измерять, она сказала в банке — тридцать три, хотя даже на глаз видно, что у нее рост намного меньше двух метров, правда, я не знаю, нужно ли при этом предъявлять сам мизинец бога…