Вячеслав Марков - Дикий маршрут

— Пойдемте скорее обратно, — буркнула она, ни на кого не глядя. — Скоро, наверно, лодка придет. Да и погода портится, как бы под дождь не попасть.

Небо и в самом деле потемнело в полном соответствии с Ирининым настроением. Будто выключили радость и счастье, а включили тоску и унылую беспросветность.

Потом все стало еще хуже. Лодки на месте не оказалось, и, судя по растерянному виду паренька-инструктора, для него это было полной неожиданностью.

Ирина сцепила зубы и из последних сил старалась не раздражаться. Получалось плохо. Окружающие перестали вдруг казаться приятными людьми, превратились в бестолковых и утомительных болванов. Колян этот еще со своими семейными радостями! Его словно никакая усталость не брала, гомонил, не переставая, пока не уснул на полуслове.

Когда выяснилось, что уехать сегодня не получится и придется ночевать прямо здесь, в этой темной несуразной избе, она чуть не взвыла в голос. Представила на минуту, что спать ей придется на голых досках, не имея не то что одеяла, а даже одежды теплой. И переодеться завтра будет не во что, и зубной щетки с собой нет, ведь не собирались ехать с ночевкой.

На улице было сыро, печка дымила, спать предстояло вповалку с чужими людьми, есть было нечего, умыться толком негде. Ирина чувствовала, что с каждой минутой все ближе к банальной истерике. Улыбалась из последних сил, отвечала вежливо и мечтала, чтобы скорее наступила ночь. Тогда все наконец заткнутся и перестанут мельтешить перед глазами.

Она еле дождалась утра, ворочаясь на жестких досках. Готова была вприпрыжку бежать на берег (черт с ним, с завтраком и умыванием!), лишь бы поскорее отсюда уехать. Хватит с нее экстрима и единения с природой.

Утром лодка тоже не пришла. Потом выяснилось, что идиот-инструктор посеял где-то единственный работающий телефон, потом, что он вообще собирается бросить их здесь еще как минимум на день, а сам уйти за помощью.

Ирина готова была выть от бессилия и злобы. Так и подмывало наорать на кого-нибудь, обругать, даже ударить. По правде говоря, она была близка к тому, чтобы двинуть кулаком в вечно довольную рожу этого Коляна. Зажмурилась и сжала кулаки, чтобы не сорваться. И так просидела с полчаса, с закрытыми глазами, уговаривая себя потерпеть еще немного, совсем чуточку.

Когда все стали искать провалившуюся куда-то Ольгу, Ирина ощутила совсем уже суконную, равнодушную усталость. Сил не было даже возмущаться. Она пошла вместе со всеми на берег, посмотрела с ненавистью на кричащих на разные голоса людей, на мечущегося по берегу Вадима Сергеевича (кажется, так он вчера представился, она не запомнила толком). Подумала, что, когда Ольга явится, именно ей она и вцепится в лицо, в волосы, в глаза… Отведет душу за все эти два испорченных дня.

Рисуя мысленно эти кровавые картины мести, она не заметила, как все ушли с берега обратно к избушке. Просто обнаружила вдруг, что вокруг стало очень тихо и просторно. Подняла лицо к небу и замерла, вглядываясь в высоту и синеву, незаметно для себя успокаиваясь. Как там говорила Дашка? Покой и воля? «На свете счастья нет, а есть покой и воля». Так, кажется, это звучит? Воля в данном случае была совсем ни при чем, а вот покой ощущался каждой клеточкой уставшего и издерганного организма. Ирина вдохнула полной грудью раз, другой, обвела неторопливым взглядом лес на противоположном, таком недоступном, берегу и подумала вдруг, что даже умереть в таком месте совсем не страшно. Умереть и остаться здесь навеки.

— На свете смерти нет, а есть покой и воля, — повторила она вслух и невольно вздрогнула, осознав зловещую оговорку.

Кажется, она стала понимать, зачем эта курица Ольга Павловна поперлась на берег среди ночи. Здесь будто отступали от тебя повседневная суета и мелочные заботы. Все было настолько настоящим и первозданным, что чувствуешь себя чужеродным предметом со своими сожалениями об отсутствии зубной пасты и теплого сортира. «Царство природы», — подумала Ирина вдруг, непонятно почему. Действительно, настоящее царство. И здесь, и у озера. В Город духов зря они вчера не сходили — там, должно быть, вообще что-то невероятное можно почувствовать.

Кстати, о теплом туалете. Проблема эта напоминала о себе все чаще. Вчера Ирина терпела и уговаривала себя, что скоро они вернутся в пансионат, а там и душ, и туалет человеческий, вот совсем-совсем скоро… Ну да, она неженка, испорченная цивилизацией. Пусть неженка! Ну не может она ходить «в кусты». Вчера они с Дашкой выходили, конечно, по малой нужде, но теперь-то все серьезнее.

Ирина огляделась затравленно и, выбрав кусты погуще, нырнула туда. Прошла еще несколько шагов, чтобы выбраться из совсем уже дремучих зарослей. Заросли как-то совсем не располагали к предстоящему процессу.

— Что ты за цаца такая! — сказала она сама себе со злостью. — Все ходят как-то, не страдают. Вон за тем кустом вроде посвободнее и с реки не видно. Туда и иди.

Обогнув «тот куст», она начала топтаться на месте, приминая слишком, по ее мнению, высокую траву, сооружая небольшую такую площадку.

Трава приминалась плохо, Ирина топталась все яростнее, забыв уже, зачем затеяла это все. Загребала ногами широко, утаптывала, возвращалась на одно и то же место снова и снова, потом переходила чуть в сторону и опять топтала с остервенением.

Описывая правой ногой очередной полукруг, вдруг споткнулась обо что-то, да так, что чуть не свалилась от неожиданности.

— Не хватало тут еще ноги переломать, — проворчала опять сама себе и наклонилась посмотреть, раздвинула высокую траву руками.

Тошнота моментально подкатила к горлу, в глазах потемнело, и Ирина поняла отчетливо, что сейчас грохнется в обморок прямо здесь, на утоптанной для «большой нужды» полянке. Но еще прежде чем поняла это, услышала собственный истошный визг.

Первое, что увидел Денис, прорвавшись, наконец, сквозь ивовый заслон, была бледная до синевы Ирина, которая сидела, скрытая травой почти по плечи, и смотрела прямо перед собой огромными от ужаса глазами. Кричать она уже не могла толком, сипела сорванным горлом.

Денис проследил за ее взглядом, шагнул, разгреб траву…

Ольга лежала вниз лицом, вытянув вперед руки. И сама какая-то неестественно вытянутая, с вывернутыми наружу пятками. То, что это именно Ольга Павловна, можно было понять по одежде и характерной грузной комплекции. Только так.

Голова, вернее, то, что от нее осталось, представляла собой жуткое зрелище. Вместо затылка — кровавая каша из костей и волос. Да и лежала голова как будто в стороне, едва соединяясь с искромсанной шеей, с торчащим из застывшей красным желе раны позвонком.

Топор, в ржавых пятнах крови, с прилипшей к лезвию прядью рыжих Ольгиных волос, лежал тут же, в шаге от изуродованного тела.