Кирилл Берендеев - Не уходи

«Уважаемые пассажиры! Автобус оборудован камерами видеонаблюдения». Я огляделся. Одна камера — позади водителя, и две — в конце салона, расположены так несуразно, что в середине, напротив выхода, образуют «слепое» пятно. Здесь, на откидном сиденье, я и устроился. Случайность, что не прошел дальше или заметил их, эти вездесущие камеры? Да, большая часть не работает, повешена для устрашения — хотя когда и кого это останавливало? Скорее, заставляло идти напролом, не просчитывая последствия. Девяносто процентов преступлений совершаются импульсивно — увидел, вырвал, ударил, выстрелил — скрылся. Перевел дух.

«Почта, следующая остановка…». Я стремительно выскочил в закрывающиеся двери, автобус фыркнул и скрылся за поворотом. Я перешел улицу, выискивая глазами знакомое окно.

Женька, заноза, мы уже три года не вместе, что же ты снова и снова напоминаешь о себе? Только забываюсь, снова звонишь, о чем-то просишь, что-то рассказываешь. Почему всегда случается так, что если у тебя накипело, только я годен, чтобы это выслушать, переложить ношу на свои плечи и маяться ей. Совсем недавно встречались, вроде бы случайно, но когда это оказывалось таковым? Наткнулся на тебя в магазине, коротко переговорили, перелопатили прошлое, настоящее, я едва заикнулся о будущем, как оказался в одиночестве посреди стеллажей — будто все недолгое время говорил сам с собой.

Не хотел подходить к телефону, пришел с неудачного собеседования, а тот долго, настырно названивал. Непостижимым чувством ощутил опасность звонка. Все равно подбежал и взял трубку.

Женя попросила приехать, муж не ночевал дома, с прошлого утра не звонил. И мобильник не отвечает. А милиция, то есть полиция, зачешется через трое суток, ты же работал, знаешь. Я даже не смогла подать им заявление, а ты… ты можешь помочь, я верю, ты найдешь. Я очень тебя прошу, я…

Она захлебнулась словами, сдавив и мне горло. Я молча кивнул, и она, поняв, почувствовав согласие, — ну а когда было иначе? — назначила встречу.

Я подошел к подъезду, услышал клаксон из красной «ауди». Женькина страсть затерялась за «газелями», иначе заметил бы. Или не хотел смотреть в ту сторону?

— Привет, что с ним? — поцеловала в щеку, обняла и отстранилась. В салоне тепло пахло пряностями, Женька, в строгом черном костюме и белой блузке, пристально вглядывалась в мое лицо, выискивая в нем перемены.

— Ты похудел, осунулся. На работе что-то?

— Я курю много. Что с твоим? — Воспоминания кольнули. Женька вся в этом, за каждым ласковым словом — заноза. С самого начала знакомства я так и называл ее, сперва за глаза, потом… Когда расстались, топился в вине, старательно полировал водку пивом до полыхающих труб. Из милиции ушел сам, никто не гнал, просто уже не было сил никаких. Устроился на другое место, потом еще, менял пристанища, пытаясь обогнать собственную тень. Два месяца назад сократили, и засквозило.

Но не помню, чтоб говорил об этом в коротком разговоре в универмаге. Снова догадалась? — всегда ведь говорила, что чувствует, если со мной что.

— Пожалуйста, поменьше дыми. Ты серый, как рубашка, — погладила по щеке тыльной стороной ладони. Я сидел, не поднимая взгляда, разглядывая ее брюки в обтяжку. Вроде деловой костюм, но она даже в нем умеет выглядеть соблазнительной. И этот запах… Вот так посидеть, вспомнить далекое жаркое лето? У нее тогда была бирюзовая «шкода», короткая юбка с разрезом и белоснежная блузка…

— Прости, ты что-то сказала?

Она снова улыбнулась уголками губ.

— Я как чувствовала. Всю эту неделю я как на иголках. Спать стала хуже, от каждого шороха просыпаюсь.

— Ты сейчас о ком? — в ответ — снова та же полуулыбка. Зачем вообще ушла, неплохо жили, не так, как она сейчас, но не задумываясь о деньгах? — Удивительно, но тогда ничто, кроме собственных отношений нас не волновало. Зачем снова сошлись, раз она с самого начала планировала не задерживаться? С окончания института так — почему?

Вот перед выходом и вправду выпил рюмку. После телефонного разговора меня всего колотило. Как когда она звонила, тем жарким летом, и рассказывала, в чем будет одета. Мне тогда только стукнуло двадцать пять — и что, слушать покорно, волнуясь, как мальчишка.

Мотор незаметно завелся, «ауди» тронулась с места.

— Я думаю, тебе лучше сперва осмотреть лабораторию, а потом уже нашу квартиру. — Умеет она переключиться. Мгновение назад, казалось, иной беседы не предполагается, мы одни, и еще минута…. А сейчас щелкнула тумблером — будто сущность поменяла. — Знаешь, я вчера весь кабинет перевернула, ни записки, ни планов, ничего. Поневоле забеспокоишься. Он ведь никогда не задерживался, не предупредив. А чтобы на всю ночь…

Я еле отклеил взгляд от нее — и то потому, что машина резко затормозила перед пробкой. Меня бросило на стекло, да еще и пристегнуться забыл…

— Я к нему ездила, в лабораторию, все закрыто, только вахтер и… просили не мешать проведению эксперимента. Он так часто: врубит оборудование на сутки-трое и пошел.

— Сколько ему? Сколько лет?

— Пятьдесят восемь будет в сентябре. Почему ты спрашиваешь?..

Почти на двадцать лет старше. Странная пара, вроде и вместе, и порознь. Или ей хочется, чтоб мне так виделось? Утром плакала, отчаянно цепляясь за меня, а сейчас…

И я спросил:

— Он что-то говорил вчера утром? Про какие-то планы, не связанные с работой.

— Глупости, кроме работы у него — ничего. Особенно последний год. С начала весны начал получаться какой-то проект, с марта по май его дома почти не было. Разве только ночевать. Потом повел меня в ресторан, отметить. Я так с Владиславом познакомилась, с его спонсором, симпатичный молодой человек.

— Вы с ним общались?

— С Владиком? Только когда я к телефону подходила. У него другие увлечения, — зябко пожав плечами, сообщила Женька. — Сейчас подъедем.

После меня выскочила замуж стремительно, будто опаздывала… впрочем, она всегда и все делает так. Через неделю после того, как ушла. Сказала (до сих пор помню и тон, и слова): «Я думала, у нас получится, но… прости, я больше не могу так. Ты очень милый, приятный, с тобой мне хорошо. Только стать семьей мы не сможем».

И спустилась, оставив меня у незапертой двери. С той поры как отрезало, Женька даже близко старалась ко мне не подходить, а если теребила занозу, намертво засевшую в моей груди, то всегда вызывала в нейтральное место. Я покорно подчинялся. При встрече окатывала волной удушья, насладившись беспомощностью, говорила о наболевшем. Подчеркнуто спокойно, в ней находился удивительно крепкий и гибкий стержень, возвращавший в устойчивое состояние.