Андрей Воробьев - Дело о продаже Петербурга

— Да-да, — скрючившись на полу, вдруг заговорил Акулаев, все убыстряя свою речь, а к ее концу — буквально выкрикивая отдельные слова: — Ты лучше успокойся. Твой-то сынок жив! И меня убить ты не имеешь права. Я вообще никого не трогал… Это все он (кивок в сторону тела Ивченко). У меня была необходимая оборона… Я защищался… право на жизнь… и мораторий на смертную казнь!.. У меня травма головы… я лечился… Бабы сами друг друга перебили… Не жалей банкира! Необходимая оборона!.. «Собаке — собачья смерть!» «Вышка» отменена!.. Не смейте меня трогать!..

Нертов не выдержал:

— А те дети?.. Там, на Смоленке, в Таврическом, у парфюмерного магазина? Это тоже оборона, гадина?!

Но маньяк вдруг ухмыльнулся:

— А вот это доказывать придется. И психиатры, они во всем разберутся… А когда приедет «скорая» — не забудьте сказать, что еще один избитый тут находится…

Расков, поняв, что еще немного, и Нертова будет не остановить, велел Акулаеву немедленно заткнуться. Тот на миг замолчал, тяжело дыша.

— Алексей, дуй вниз, встречай «скорую» и скажи своему напарнику, чтобы перестал караулить окна. Да, кстати, вызови откуда-нибудь милицию. Только быстрее, не видишь разве, у девчонки — шок?..

При последних словах Нертов выскочил из квартиры, совсем позабыв, что его «труба» находится в руке у Раскова и вызывать милицию из телефона-автомата — явная глупость.

Едва Алексей выбежал на улицу и махнул рукой Александрычу, чтобы тот отошел от стены, как из дома раздался глухой звук третьего выстрела. Почти одновременно с ним рассыпалось стекло «жигуленка», в брызгах которого из машины выпрыгнула огромная черная собака с окровавленной мордой, понесшаяся к парадной…

«Легче остановить нападающего носорога», — вдруг не к месту пронеслось в голове Алексея, в то время как Мэй, чуть не сбив его с ног, влетела в дом.

Когда Нертов снова вбежал в квартиру, готовясь к самому худшему, то увидел только широкую спину Раскова, нависшую над неподвижным телом убийцы. Рядом с Акулаевым почему-то валялся ТТ.

«Откуда он тут взялся?» — автоматически отметил Алексей, помнивший, что раньше пистолет отлетел совсем в другой, дальний угол прихожей, к которому бы Акулаев никак не мог добраться.

Начальник уголовного розыска тяжело повернулся к двери, из проема которой уже выглядывал взволнованный Александрыч, и виновато развел руками.

— Извини, Леша, но это была необходимая оборона…

Нертов остолбенело осмотрелся по сторонам, как бы ища поддержки, но увидел только, как огромная собака, жалобно поскуливая, лижет Женевьеву в лицо, а та, приоткрыв глаза, слабо пытается улыбнуться.

Как бы издалека Алексей снова услышал голос Раскова: «…а теперь оденьте на собаку намордник, если он, конечно, имеется. И запомните: вы вбежали только после третьего выстрела, а до того просто прогуливались с ней по улице… После третьего. Ты понял, Леша?»

«Вы вбежали». «Вы!» — Нертов судорожно стал накручивать домашний номер заместителя начальника сыскного агентства Юрия Александровича. Но почему-то раздавались лишь короткие гудки. Алексей, шмякнув трубкой о неповинный аппарат, схватил с вешалки в прихожей куртку, в которой лежали права и ключи от машины, и погнал к старому сыщику домой.

По дороге Нертов просчитал еще раз сложившуюся ситуацию.

Если записи покойного коммерсанта искали у Раскова, значит бандиты, как минимум, подозревают: органайзер пропал во время последнего визита Ивченко к любовнице. Во время осмотра квартиры записную книжку не нашли. Поэтому эти твари предположили, что информацией завладел кто-то из ранее навещавших «тихую обитель». А их было немного. Женевьева не в счет — она далеко, во Франции. Маньяк мертв. Теперь мертв и Расков. Остались двое: он, Алексей Нертов, и Александрыч. Старого оперативника следовало немедленно предупредить о грозящей опасности и заодно подумать насчет поиска убийц Раскова — в этом оставшиеся в живых были крайне заинтересованы. Даже не говоря о просто человеческих отношениях, совести и солидарности — хотя бы ради собственной безопасности…

Нертов рассчитал правильно почти все. Не учел он только одного: опасность самому Алексею грозила не меньшая, чем его товарищу. В этом бы могло легко убедиться любое наружное наблюдение, выставленное у дома на улице Чайковского.

Когда Лена Михайлова, уже перестав сдерживать слезы, выскочила от бывшего одноклассника, то ей не пришлось бродить в одиночестве по питерским улицам или совершать другие глупости — из серого сумрака вынырнула не бросающаяся в глаза новизной «БМВ». Машина затормозила у тротуара неподалеку от Лены, дверца распахнулась, и властный голос требовательно позвал:

— Давай, садись быстрее. Сколько времени ты можешь трахаться?

Лена, оглянувшись на нертовскую парадную, поспешила к машине…

Вышедшая несколько позднее от Алексея вдова Раскова опустошенно постояла на улице несколько минут, пытаясь зажечь дрожащими руками зажигалку. Но это у нее не получилось, и женщина, бросив так и не раскуренную сигарету, обессиленно махнула рукой проезжавшему мимо такси. Когда «тачка» с вдовой свернула у ближайшего перекрестка к Неве, следом двинулся серый «форд», до того сиротливо ютившийся с погашенными габаритными огнями между других машин, брошенных их владельцами на ночь прямо на улице…

До дома Александрыча, в район пересечения проспекта Металлистов и Пискаревского, по засыпающему городу нертовская «девятка» долетела за десять минут. Этот микрорайон, попади кто в него первый раз, мог показаться довольно скучным: несколько «хрущеб», скрытых высоченными тополями; типовой садик в виде буквы «Н», вокруг забора которого притулились безгаражные машины жильцов соседних домов; неподалеку — скамеечка, едва держащаяся на недоломанных ножках, такая же неустойчивая, как ее постоянные обитатели, в теплое время распивающие тут всякую дрянь; редкие фонари, отбрасывающие через заслонившие их ветви деревьев причудливые тени на припозднившихся прохожих. Тишина…

Алексей, припарковав машину на остатках вытоптанного газона, потрусил к квартире Александрыча, рассчитывая поскорее оторвать не в меру говорливого сыщика от телефона и решить с ним более серьезные, чем вечерний треп, вопросы.

Свет на лестнице, как обычно, не горел — лампочки, вставляемые жильцами, регулярно исчезали. Виной тому были то ли старания местных Ромео, стесняющихся целоваться в освещенных парадняках, то ли гопники, продающие ворованное добро по дешевке тем же обитателям квартир, а затем отсыпающиеся после ударных доз сивухи под их дверьми. Поэтому, подниматься следовало достаточно осторожно, чтобы не вляпаться в темноте в какое-нибудь дерьмо и что-нибудь не переломать. По крайней мере — себе.