Георгий Айдинов - Неотвратимость

Отомстила тебе жизнь, Настя! Не было у тебя ни детства настоящего, ни юности, как у других. И виной тому прежде всего ты сама.

Учиться не нравилось. Еле дотянула до восьмого класса и бросила школу. Работала продавщицей в универмаге, но недолго — выгнали за недостачу. Устроилась в киоск на рынке — поймали на пересортице, еле ушла от суда. Попробовала лоточницей — уж больно заработки скромные. Пропила с друзьями весь свой нехитрый товар и скрылась. Что было дальше, об этом рассказывают милицейские рапорты. Как же ты все-таки стала, Настя, преступницей, опасной преступницей? Где и когда упустило тебя наше общество, мы, сотрудники милиции?..

Забыв, что сидит — и не один — на хлипком столе, Павел переменил позу, чтобы хоть немного отошла затекшая нога. И сейчас же пригревшийся и, видно, действительно уснувший Сергей резко обхватил его рукой за плечо — неосторожное движение друга едва не отправило его на пол.

Ночь уже начала отступать. Квадрат окна еще не просветлел настолько, чтобы рассеять сумрак, казалось навсегда поселившийся в подвальной комнате. Но уже можно было разглядеть силуэты предметов и двух «дежурных» в соседней комнате, которые, привалившись к стене, вроде бы тоже дремали на своем лежащем на боку расшатанном, ветхом стуле. И тут Павел увидел, как Петя Кулешов одним мягким толчком, почти совсем неслышно, перебросил свое большое тело к входной двери и прижался к косяку. Кто-то осторожно, явно приглушая шаги, двигался по направлению к Настиной комнате. Остановился. Слышно было, как человек быстро, нервно дышит, словно не решаясь нажать на ручку двери. Не иначе за петлями этой двери был налажен уход куда более заботливый, чем за больной старухой. Видно, приходили сюда те, кто не хотел излишне привлекать внимание здешних жильцов даже скрипом двери. Она и сейчас открылась без единого звука. Хилая лампочка в коридоре из глубокой темноты комнаты показалась сильнейшим прожектором. И в освещенном ею проеме двери, словно в рамке, возник парень в коротком, как пиджак, пальтишке. Можно было даже разглядеть, что он модно — ежиком — пострижен, с бакенбардами и маленькими усиками. Но первое знакомство с внешностью ночного посетителя было весьма кратковременным, так же как и он не смог себе, вероятно, отдать отчета в том, что представилось его глазам. Одна рука Пети Кулешова мгновенно прижалась ко рту парня, а вторая так жестко легла ему сзади на шею, что «гость» даже присел. Не было никакой нужды в пистолетах, на всякий случай появившихся в правой руке каждого из троих оперативников, которые весьма недвусмысленно выстроились за спиной товарища.

Парня обыскали. Ни документов, ни какого-либо оружия не нашли. Только в маленьком потайном кармашке пиджака обнаружили семь туго свернутых десятирублевых бумажек и записку. Всего несколько слов.

«Топаем к Инне. Возьми заначку».

Парень молча, как от него требовали, показал, что записку он должен был положить в углубление, сделанное в полу, и прикрыть полусгнившей доской. Шепотом ответил — кому предназначается записка, не знает, какая и где находится «заначка» — тоже. Он, дескать, только курьер, передаточное лицо. И никакого отношения к вопросам, интересующим угрозыск, не имеет и никогда иметь не будет.

Валерий Венедиктов повел парня в другой конец коридора, чтобы там его приняли, проверили в отделении милиции и официально допросили.

Вернуться же Венедиктову не удалось. В длинном коридоре стали подавать признаки жизни первые, наиболее рано собирающиеся на работу жильцы.

Часов в семь в квартиру номер двадцать два заглянула бабка-соседка с кастрюлей в руках. Вскрикнула, подалась было назад. Но ее успокоили, попросили только заняться тем, зачем пришла. Бабка сразу поняла, что от нее хотят, — накормила больную и наскоро прибрала в комнатах. Однако Кулешов разъяснил соседке, что отпустить ее сразу не могут, и она, согласно кивнув головой, присела на край широкой кровати, деловито занялась каким-то шитьем.

За стенами квартиры все более торопится, набирает силы обычный московский день. Хлопают двери. Гремят хозяйки кастрюлями на кухне, громко переговариваются. Под окном дети затеяли игру. Город работает. Готовит еду и одежду для своих жителей. Перевозит их на земле и под землей. А тут, в затхлой старухиной квартире, сами заперли себя, подвергают жизнь опасности солдаты, которые даже редко могут носить свою форму, люди той профессии, о коих обычно и не вспоминают, если покою города ничего не грозит. А они, эти люди, вовсе не думают об опасности и совсем мало — о том, что почти сутки, как ничего не имели во рту. Вот только время… Время, обычно до невозможности быстро мелькавшее часами и сутками, время, которого так не хватало, когда подгоняли хлопотливые обязанности, — теперь это время растеклось по секундам и сливалось в минуты нехотя, будто блеклая масса какого-то тяжелого расплавленного металла.

А заняться чем-нибудь, чтобы хоть как-то скоротать это тягучее время, никак нельзя. Соседи знают, что в комнатах старухи, кроме нее самой, обычно никого не бывает. Так что не то чтобы толком размяться, боязно лишний раз шелохнуться, голос ненароком повысить.

Их осталось теперь трое. Кулешов, по-прежнему осторожно прислонясь к стене, восседал на венском стуле: не выдержав нагрузки, стул все же распался на составные части, и, хотя Петр кое-как связал его валявшимся на полу шнурком, новая катастрофа явно была не за горами.

Такая же незавидная судьба, судя по некоторым признакам, угрожала и столу. И Павел опасался, что задремавший на его плече Серега Шлыков неосторожным движением нарушит неустойчивое равновесие, в котором пока находилось ветхое деревянное сооружение.

Кап, кап, кап… Гулко падают капли-секунды в коридорной кухне. Разошлись жильцы по своим делам. Примолкли говорливые домохозяйки, только что громко обсуждавшие новости возле газовой плиты. В наступившей ненадолго тишине особенно звонкими кажутся долетающие из окна голоса детишек, что-то не поделивших на дворе.

Павел следит за дождевой каплей, медленно сползающей от окна по серо-зеленым, испещренным пятнами обоям. Потом переводит взгляд выше, на окно, за которым видны только ноги проходящих. Конечно, правы криминалисты: руки лучше всего говорят о характере людей, их душевном складе и даже настроении в тот или иной момент. Но и ноги немало могут подсказать. И не только следы, но и особенности формы ног, рисунок походки. Даже на столь малом отрезке видимости (раз-два шагнул, и все) рельефно проявляется, скажем, вот эта нервная, подпрыгивающая, стремительная походка, очевидно, всегда спешащего и всюду опаздывающего человека. Брюки (они ему и узки и коротки) подтянуты так высоко, что обнажают сухую, тонкую лодыжку. Человек этот должен быть худым, высоким, нескладным.