Георгий Айдинов - Неотвратимость

Когда товарищи по работе оказываются вместе где-нибудь, хоть на короткое время, неизбывно в центре их внимания оказываются служебные новости, без обсуждения которых, разумеется, Нет ни развития, ни движения. Исключения не составляют даже сотрудники розыска.

— Товарищ старший инспектор. Очень приятно, — вступил на проторенную стезю Иван, как только Павел вышел к ним. — Ну, как ты себя чувствуешь в новой редакции старой должности?

Эти «инспектор» и «старший инспектор» вместо «оперуполномоченный», «старший оперуполномоченный» были введены в милиции только-только. Но Пащенко нужен был такой зачин вовсе не за тем, чтобы обсудить достоинства новых наименований.

— Ходят по управлению слухи, — подводил к своему Иван, — что и должность у тебя будет скоро другая. Назначают замом к Миронову? Был такой разговор?

— И разговора не было. И странно, если бы он возник. Вазин на месте и уходить не собирается. Я уже не касаюсь того, что меня никогда в администраторы не тянуло.

— Решать будешь не ты, а начальство. Вазина переводят на преподавательскую работу в школу милиции. Приказ уже подписан.

— Да-да-да, — моментально оказался в своей роли Серега. — Значит, оправдывается предвидение Сенеки?

— При чем тут Сенека? Не балагань, ради всего святого, когда старшие ведут серьезную умозрительную беседу…

— А как же? Именно Сенека сказал о таких, как Вазин. Что сказал? Пожалуйста. Могу вспомнить. «Кто может, тот работает. Кто не может работать, тот учит, как работать. А кто не может учить, как работать, тот учит, как надо учить…» Ясно?

— Ясно и довольно противно. Не говоря уже о том, что к Сенеке не имеет никакого отношения. Импровизируешь? Нехорошо, конечно, наводить критику в такой вечер. Но ты мне друг, Серега, а истина дороже.

Иван взглянул на Павла — мол, как? Стоит продолжать? Но Павел сам сказал:

— Понимаешь, Серега. Ты как-то не очень четко представляешь себе границу между остроумием, иронией, с одной стороны, и зубоскальством — с другой. Я верю полковнику Соловьеву. А он о майоре как отзывается, хотя и прекрасно видит его недостатки?

— Это ты так запел после того, как Вазин тебе жизнь спас?

— Во всяком случае, это заставило меня взглянуть на майора по-иному. И подумать над тем, только ли для поддержания авторитета своего зама, в угоду субординации полковник говорил о нем как о несомненно честном служаке.

— Взволнованно, величественно и красиво получается у тебя, Павел. Но, между прочим, на сегодняшний вечер ты к себе майора Вазина не пригласил, — отпарировал Сергей.

— Между прочим, приглашал. И его и полковника Соловьева. Но нынешний праздник, как тебе, вероятно, известно, — особый. Его стараются обычно проводить среди однополчан.

— А мы не однополчане, мы «однослужане».

— Трепач. Ну, честное слово, трепач, — начал сердиться Павел. — Ты же прекрасно знаешь, что я имел в виду фронтовых друзей.

— Обмен мнений на этом заканчивается, — решительно разрубил воздух рукой Иван Пащенко. — Не будем портить друг другу настроение. Тем более что уже и возможности нет: нас зовут.

Застолье удалось на славу. Было весело, непринужденно. С энтузиазмом отметили сначала поводы для встречи. С не меньшим воодушевлением воспользовались и всеми другими возникающими поводами. Пели. Танцевали. Опять пели.

Серега, полностью игнорируя встрепку, заданную ему друзьями, обнародовал очень смешные частушки собственного сочинения, в которых многим в отделе так или иначе, но досталось. Под общий хохот Серега каждый куплет сопровождал припевом:

и все присутствующие подхватывали:

Даже Александр Титыч, вначале немного скованно чувствовавший себя в семье у подчиненного, потом разошелся и предложил очень всем понравившийся тост.

— Читал я у одного подходящего классика советской литературы и запомнил слова, очень верно выражающие, как мне представляется, тенденцию, главную линию истории:

Вот я и хочу предложить выпить за такое правильное, сочувственное отношение к строительству коммунизма со стороны всей нашей матушки планеты. Как говорится, пусть будут не хуже идти у нас дела, а лучше — сколько угодно.

Выпили. И только налили по очередной, как в коридоре зазвонил телефон — Павел попросил установить аппарат подальше от спальни, чтобы не тревожить Лиду, когда его поднимали ночью. Неужели и сейчас придется оставить друзей и ехать на вызов?

— Капитан Калитин слушает.

— С праздником, дорогой.

— И вас также… Здоровья вам прежде всего.

— Спасибо. А чего так официально?

— Я думал — опять дежурный по городу. Рефлекс сработал.

— Кто это? — сразу оказалась рядышком Лида.

— Полковник Соловьев, — закрыл трубку рукой Павел.

— Зови его к нам.

— Все поздравляют вас, Степан Порфирьевич. А приехать никак не сумеете? Девять ваших бывших сотрудников и всегдашних друзей всем скопом просят.

— Даже для ровного счета и то не смогу. У меня тут полный фронтовой синклит. Не удерешь. Слушай, а ты что, в адъюнктуру собрался?

— Ну и везет мне сегодня, Степан Порфирьевич. Второй раз огорошивают меня последними известиями из управления. А я о них ни сном ни духом.

— Ой, хитрец! Ты что же думаешь, что такой старый ворон, как я, будет зря каркать? Да я как вчера узнал, так даже не по себе стало. Не знаю: радоваться ли, печалиться. И подарочек же ты к празднику припас комиссару.

— А он откуда узнал?

— Значит, правда? Ну и дела. Сижу я, знаешь, у него и о нашем совете ветеранов разговор ведем. Зашел помощник, бумажки стал докладывать, почту дневную. И говорит: «Просят отпустить на учебу в адъюнктуру Калитина из МУРа». Комиссар сказал: «Вызовите в понедельник ко мне капитана. Тогда решим». Так что только от тебя зависит: «быть или не быть».

— Это бомба замедленного действия сработала, Степан Порфирьевич. При встрече расскажу, как и когда я решился на такой шаг.

— Выходит — прощай розыск?

— Что вы. Если и получится что-нибудь, так только заочно… Изыди, сатана! Это я не вам, Степан Порфирьевич. Извините, пожалуйста. Серега Шлыков пристает, просит трубку.

— Иди, Паша, к гостям. Это ты меня, старика, прости, что затеял такой неуместный разговор. Передавай там поздравления всем. Будь здоров.

— До свидания, Степан Порфирьевич. До скорого…