Георгий Айдинов - Неотвратимость

— Есть с такими именами у нее ученицы?

— Вроде бы нет. Может, сокращенные это имена или похожие просто, а губы у Данковской еще не очень слушаются ее.

— Те, кто берет у нее уроки, конечно, заслуживают самого пристального внимания.

— А если это не нынешние ученицы, а бывшие?

— Почему обязательно ученицы? Бывшие — возможно. А насчет учениц… Женской ручкой такого удара не нанесешь.

— Ручкой, одетой в кастет…

— Допустим. Но и среди мужчин, подростков могут найтись с ласкательными именами вроде Иля — Илья, Миля — Эмиль. Я даже знал одного Анатолия, которого мамаша, мечтавшая о рождении девочки, называла не Толя, а Оля.

— Уже запланировано, Степан Порфирьевич, завтра — упор на «бывших» и прежде всего на тех учеников и учениц Данковской, у кого окончание имени звучит или может звучать на «ля»…

Но «завтра» могло и не наступить для Павла.

Возглавляемая майором Вазиным ночная операция поначалу не предвещала никаких осложнений. Из Москвы выехали на трех машинах, и, пока неслись с полчаса по пустынному Рязанскому шоссе, Павел все время возвращался к мысли, на которую его натолкнула беседа с полковником Соловьевым, а незадолго до нее — сказанное Саней Киржачем. Как это Саня жаловался: ошибки в оригинале статьи нередко проходят незамеченными сквозь все контрольные читки. Что дали проверки по делу Данковской? Результаты их, намечая очередные оперативные планы, придирчиво изучали не только Павел со всеми ребятами из группы, но и майор Вазин. Где же они ошиблись? Что просмотрели?

Перед серьезной операцией никому из оперативников не хотелось особенно говорить. Все было обусловлено заранее, повторять — ни к чему, а пустые, формальные или наигранные слова и в голову не приходили. В машине стояла настороженная тишина, и только мотор глухо подвывал на высоких оборотах в такт встречному ветру, с силой бьющему в переднее стекло. И на этом однообразном звуковом фоне Павлу вначале негромко, потом все отчетливее стало слышаться: «Иля», «Эля», «Миля». А может быть, просто ритмичные удары сердца жилкой бились в виске.

К стоящему на отлете домику в поселке Красково подъехали на трех машинах. Калитин с ломиком в руках, чтобы сразу выбить замок, встал против двери. К нему подошел майор Вазин. Остальные направились на противоположную сторону дома и заняли позиции возле окон.

Тот, за кем они приехали, был, очевидно, настороже. Может, подвел случайно зажженный на мгновение фонарик, чтобы ориентироваться во времени. Скорей же всего бандит и его сообщница следили из окон за приближением людей, хорошо видных на фоне светлой широкой полосы реки. Так или иначе, не успели подать сигнал к совместным действиям, как было обусловлено, а преступник внезапно спрыгнул с чердачного окна шагах в семи-восьми позади возглавлявших окружение. Он выстрелил в Калитина одновременно с тем, как броситься вниз, но промахнулся. Павел даже не успел осознать смертельной опасности, грозившей ему. К счастью, второй раз преступник выстрелить не успел. Майор Вазин кинулся к бандиту и выбил у него пистолет.

Рано утром, еще задолго до того урочного часа, когда управление начинало работу, Павел уже нажимал кнопку лифта на первом этаже. Позади кто-то придержал дверь и вошел следом в кабину. Это был майор Вазин.

— Дел сегодня невпроворот, сам знаешь, — вместо приветствия сказал Алексей Михайлович, словно оправдываясь перед подчиненным. Павел молчал, не зная, как, какими словами ему лучше выразить, что он испытывает. Ночью было не до излияний, да и сейчас майор, кажется, никак не был расположен их выслушивать.

— Я знаю, ты на меня, Калитин, обижаешься, что жестко дисциплинку требую и школю вас, молодых. — Майор первым открыл дверь лифта на четвертом этаже и прошел в коридор, к кабинету начальника отдела, расположенному неподалеку от входа. Срывая печать и открывая английский замок, Алексей Михайлович говорил Павлу, стоявшему рядом. — А как тебе не указать? То ты, Калитин, чересчур быстрый, все поперед батька норовишь, а то в себя уходишь и даже на оперативном мероприятии чуть ли не галок ловишь. Как на качелях, право слово, как на качелях. Никакой золотой середины в поведении, только крайние точки. Группу тебе доверили, серьезные дела проворачиваешь, а солидности должной у тебя нет.

— Спасибо вам, Алексей Михайлович. Если бы не вы…

— Ладно. Не я, другой был бы на моем месте. Ты лучше учитывай, когда к тебе с хорошим обращаются…

Павел направился к себе, зажег настольную лампу — в комнате было еще сумрачно. Неожиданная встреча с майором как-то сбила с делового настроя. Разделся. Присел у стола.

Даже в прямом, открытом разговоре, который бывает с самим собой, и то стараешься как-то умалить свою оплошность, найти смягчающие обстоятельства — что тут приятного, когда приходится признавать собственную неправоту. Выходит, ошибался в своем отношении к Алексею Михайловичу? Но заместитель начальника отдела сам давал к тому немало оснований. Кто же он на самом деле, этот майор Вазин? Ограниченный придира-педант, отталкивающий от себя людей грубостью, бестактностью, неумной горячностью? А временами вдруг прорезается у него и тонкая наблюдательность, и искренне-благожелательное стремление подсказать, помочь, и обыкновенное участие ему бывает не чуждо. К тому же никак теперь не обойдешь и того факта, что он вовсе не из трусливого десятка. Алексей Михайлович спас ему, Павлу, жизнь. Не рассуждая, кинулся к бандиту, сам рискуя получить пулю. А смелость, как известно, — одно из величайших качеств человеческой души. Смелость и в самом узком, конкретном, и в самом широком смысле этого понятия. Без нее нет и не может быть ни подлинного благородства, ни самостоятельности характера, ни просто того, что называют обыкновенной порядочностью.

Задали вы мне задачу, уважаемый Алексей Михайлович! Но больше раздумывать над ней некогда. Скорее достать старые записные книжки Данковской и заново перелистать их. Вот она, эта страница. Бисерным почерком Данковской сделана запись: «Феля». И телефон указан. Да, в свое время Павел машинально скользнул по этой записи глазами, так как тогда еще Бронислава Казимировна не пришла в сознание и не шептала, судорожно напрягаясь, непослушными губами своих «Иля», «Эля».

Пелена таинственности вокруг происшествия в Колпачном переулке спала сразу, как только оперативники предприняли первые же меры по новому плану.

Все стало на свои места.

Феликс Янин на допросе держался так, как будто это не его в чем-то подозревали, а он имел основания сомневаться по крайней мере в объективности тех, кто его сюда доставил. Еще только через неделю будет восемнадцать, а лицо мятое, с безвольными, вялыми чертами. Одет с претензией на моду, но неряшливо: серый джемпер и такого же цвета узкие брюки в пятнах; белая нейлоновая рубашка стирана неизвестно когда; на пятке одного из ярких носков, выглядывавших из черных мокасин, виднеется дыра.