Томас Уолш - Один шанс за другим

Джек Дельгардо отодвинулся, давая ему место на заднем сидении. Ученому Эдди показалось, что у Падре странное выражение лица — несколько секунд он смотрел на них, словно не знал, кто они.

— Ну, что, сработало? — прошептал Джек Дельгардо. — Рассказывайте, Падре. Он исповедался?

Минуту или две Падре с отсутствующим видом разглаживал шляпу, которую положил на колени.

— Да, — наконец обронил он. — Да, он исповедался.

— Выкладывайте, — поторопил его Ученый Эдди. — Что он сказал? Где деньги, Падре?

— Что? — переспросил Падре.

Казалось, он думает о другом. Словно парил где-то, с яростью подумал Эдди. Падре не ответил на вопрос. Он продолжал разглаживать шляпу, глядя на собеседника так, словно видел его впервые.

— Вначале, — заговорил он, — я решил, что будет предпочтительно немного разговорить его… чтобы подготовить его. Мне, конечно, сначала пришлось подыскивать слова, но вскоре они вспомнились. Он все время называл меня «Отец мой»… (Падре нервно рассмеялся.) Меня так не называли почти тридцать лет. И кроме того, с уважением. Я бы сказал, с доверием… Отец мой.

Эдди с гневом схватил его за горло и рывком поднял голову.

— Послушай, старый алкаш! Джек задал тебе вопрос. Где деньги?

— Что? — повторил Падре.

Казалось, он не понимал, о чем идет речь. И хмурил брови с отсутствующим видом.

— Я был вынужден пообещать ему причастие завтра рано утром, — сказал он. — Думаю, я немного помог ему. Когда я отпускал ему грехи, он поцеловал мне руку. Да, он…

Пит, который смотрел прямо перед собой через ветровое стекло с поджатыми губами, завел двигатель. Все молчали. Трое мужчин что-то решили между собой, как они перед этим решили дождаться Падре у дверей дома.

Они двинулись по мрачной улочке на запад — вокруг высились недостроенные дома. Они въехали на неоконченный пандус. Перед ними открылась площадка, усеянная гравием и огромными бетонными блоками. Виднелся каменный парапет, за которым плескалась река.

Ни одной машины, никого, кроме них. Внизу, на углу улицы помигивала вывеска. Красный, черный, красный, черный. Падре немного собрался с мыслями. Разве можно ждать утешения от этой дождливой январской ночи и слабых огоньков на другом берегу со стороны Джерси — нет, никакого утешения… Отец мой.

— Падре, — произнес Пит. — В отличие от Эдди он был спокоен и прекрасно владел собой. — Где деньги?

Похоже, Падре не слышал его.

— Его надо было утешить, — произнес он. — Но мне на ум пришло только соображение одного французского иезуита, которое мне как-то довелось прочесть — христианин не должен бояться смерти, он должен встречать ее, это самый высокий акт веры в этом земном мире. В смерть надо погружаться с радостью, словно падаешь в объятия живого и любящего Бога. Затем, я велел ему совершить акт раскаяния… когда сам вспомнил слова. И попал в собственную ловушку… — он снова тихо рассмеялся. — «О, Боже, я очень сожалею, что оскорбил вас…» Это начало. Когда я закончил… Можете дать мне выпить?

Пит вылез из машины. Потом Эдди. Потом Дельгардо. Один из них открыл дверцу со стороны, где сидел Падре и вытащил его за руку. Падре покорно вышел и застыл на месте.

— Падре, — спросил Пит. — Где деньги?

— Что? — в третий раз спросил Падре.

На этом беседа закончилась. Эдди и Джек Дельгардо подошли к нему. Они действовали быстро и безжалостно. Прижали Падре к каменному парапету — тот нависал над рекой на высоте двадцати пяти-тридцати метров. Потом Эдди воспользовался кулаками, а Джек Дельгардо острым носком ботинка.

Некоторое время слышалось только царапанье обуви по асфальту, потом стон и падение Падре. Он в затмении уселся на земле, сутана была выпачкана бурой грязью, шляпа съехала набок — опять стали видны его серые глаза, — и кровь на губах.

— Это только начало, — проревел Ученый Эдди. — Ты еще ничего не видел. Тебе так просто не вывернуться. Мы не заставляли тебя идти с нами. Ты сам пообещал нам помочь. А потому делай, что тебе говорят, старый алкаш, иначе… Где добыча?

Падре встал. Оперся о парапет, ухватился за него обеими руками, пытаясь выровнять дыхание.

— Но я считаю это несправедливым, — воскликнул он. — Несправедливым! Всю жизнь меня преследовали искушения! А сегодня в комнате этого бедолаги я прислушался к собственным словам… к тому, что творилось у меня в голове. Не ради него, а ради себя, понимаете ли вы? О чем я говорил? Что количество наших неудач не имеет значения, что достаточно добиться успеха в самом конце! И что Бог посылает нам не череду испытаний, а череду шансов! И если однажды, всего однажды, в самом конце, мы сможем сказать Всемогущему, что мы воспользовались шансом…

Пит знаком велел Эдди и Джеку Дельгардо отойти в сторону. Потом и сам отступил в более освещенную зону, чтобы стал виден нож, который он зажимал в кулаке.

— Вы знаете, что это такое, Падре? — прошипел он. — Это — нож. И вы знаете, что я могу с ним сделать, если вы доведете меня?

И принялся объяснять. Равнодушным тоном он говорил о различных частях человеческого тела, об их чудовищной уязвимости, о боли, о том, что может сделать ножом — если его вынудят. Вцепившийся в парапет, ослепленный паникой дрожащий Падре хотел поскорее избавиться от этого голоса. Но с одной стороны стоял Ученый Эдди. А с другой — Джек Дельгардо.

— Вы даже можете рассчитывать на кусок пирога, — произнес Ученый Эдди. Он считал, что это решающая сторона вопроса. Продолжая говорить, он достал из кармана плаща бутылку виски. — Клянусь, Падре. Держите, выпейте… и минуту подумайте. Ничего особенного, помните? Бог бутылки.

Падре нуждался в глотке спиртного. Он начал чувствовать боль — болели лицо, живот, правое колено. Но эта боль была пустяком по сравнению с болью, которую причинит нож. Да, ему придется заговорить. Он хорошо знал себя и понимал, что в конце концов заговорит.

Разве его постоянно не испытывали из чистой злобы, хотя необходимости в этом не было? Или — как он сам только что сказал — ему, напротив, предлагали один шанс за другим. И разве сейчас у него не был тот самый шанс впервые в жизни признать существование великой любви, которую он всегда отвергал?

Он все еще не мог ответить. И это было очень странно, подумал он, что от него в это мгновение требовали последнего отказа, нарушения единственного обета, который он ни разу не нарушил.

Руки его дрожали. Он посмотрел на них, потом на бутылку, потом на острые скалы на берегу реки тридцатью метрами ниже. Он еще не выпил. Он попытался открыть ее, но она выскользнула из его рук — словно случайно — и покатилась по парапету.

Он с отчаянным стоном потянулся за ней, пытаясь поймать. И до того, как Ученый Эдди успел скрыть презрительную усмешку, до того, как Джек Дельгардо, стоящий спиной к ветру, смог раскурить сигарету, до того, как Пит, находившийся дальше всех, сумел дернуться, Падре вскочил на парапет.