Томас Уолш - Один шанс за другим

У «Харрингтона» все его называли Падре. Каждый вечер, к семи часам, он покидал свою меблированную комнату, приходил в бар и пил до самого закрытия. Однажды Рождественской ночью он настолько опьянел, что уронил голову на руки, держащие стакан, и затянул какую-то абракадабру. Среди посетителей «Харрингтона» никто не понял, о чем шла речь, но позже владелец задался вопросом, а не была ли это латынь. Постепенно из его отрывистых рассказов о прошлой жизни выяснилось, что некогда он был католическим священником в небольшом городке Новой Англии в окрестностях Бостона.

Судя по фигуре, в молодости он был крепким и видным мужчиной. Но виски почти совсем разрушило его. Руки дрожали, осунувшееся и усталое лицо было изрезано глубокими морщинами, живость жалкого алкоголика была наигранной, и никто почти никогда не видел его без серой щетины на подбородке.

Однажды вечером Джек Дельгардо, сидевший на соседнем табурете, вдруг спросил, почему его изгнали из Церкви. Из-за виски или из-за женщин? И разве ему не дали второго шанса?

— Дали один, — признал Падре с фанфаронской сердечностью человека, обладающего богатым жизненным опытом. — Однажды они прослышали про одну малышку-француженку, обитавшую в Холиоке в штате Массачусетс. Из-за нее и моей склонности к выпивке они решили послать меня на покаяние на два года в один монастырь в Джорджии. Единственными развлечениями там были власяница и долгие часы общения с Господом Богом в молитвах, не говоря о тяжком физическом труде. Но они не знали, с каким человеком имеют дело. И конечно, когда я послал епископа куда подальше — ибо в тот момент я понимал, что утерял веру — дискуссия на этом и закончилась. Это было очень давно… лет двадцать назад. Кстати, Джек, а не одолжите мне доллар или два до первого числа?

Он получал свои четыре чека первого числа каждого месяца. У «Харрингтона» он никогда не распространялся об этой стороне своей жизни, хотя происходил из очень богатой и многочисленной ирландской семьи, живущей в Бостоне. Среди его родственников были хирург Роберт, аптекарь Майкл, инженер Эдуард, деловой человек Кевин Патрик и три замужних сестры, которые обосновались со своими семействами в самых шикарных кварталах Бостона.

Очень скоро Падре понял, что не переносит своих родственников в той же мере, что и епископа. Он всегда замечал на их лицах легкую, но красноречивую краску стыда, когда они представляли его своим друзьям, и понимал, какими злобными замечаниями позже обменивались — позор семьи, паршивая овца, слишком избалованный младший сыночек.

Слишком избалованный младший сынок… Похоже, здесь и кроются причины его неприятностей. Он мог стать хирургом, как Роберт, или аптекарем, как Майкл, но маленький Джои, любимый, самый ласковый, самый близкий к матери никогда не был хозяином собственной жизни. В самых далеких воспоминаниях он постоянно видел себя стоящим на коленях рядом с матерью в церкви. Мать бормотала молитвы, перебирая в руках четки.

Тогда Падре был совсем юным — три или четыре года, — чтобы верить во все, что ему говорили. Первые вопросы, горечь, бунтарство появились только в семинарии. Он написал длинное письмо любимому дяде Джеку, в котором с отчаянием сообщил, что больше не может терпеть такую жизнь. И если дяде Джеку не удастся переубедить мать, Джои был готов сбежать и даже покончить с собой.

Но он не сделал ни того, ни другого. А продолжал учиться. Немного позже, в один зимний вечер — он очень хорошо помнил его — в доме разразился яростный спор между матерью и дядей Джеком, которые стояли по разные стороны кухонного стола.

— Не толкай парня на путь, который явно не создан для него, — кричал дядя Джек. — Боже, Магги, ты должна понять, что в этом подлунном мире нет ничего хуже плохого священника! Дай ему самому разобраться во всем, иначе за все в ответе будешь ты. Для тебя сын-священник просто предмет гордости… Поэтому ты так стремишься к этому!

Сотрясаемая дрожью мать наклонилась вперед и оперлась руками на стол.

— Он сделает то, что я решила! — возразила она. — Он узнает единственное счастье, доступное в этом мире. И будет носить сутану — я так сказала!

Вдруг часть ее лица ужасно перекосилась, ее дернуло, и она повалилась на стол. После этого, как помнил Падре, позвали семейного доктора, а также старого Отца О’Мара. Через несколько минут вся семья стояла на коленях вместе с плачущими Бонни, Эйлин и Аньес. Они шептали молитву для умирающих, и ими руководил торжественный и серьезный Отец О’Мара. Падре был самым близким для матери и потому — с первого дня рождения — держался за ее руку.

Он сдержал невысказанное обещание, которое мысленно дал матери. И вскоре надел сутану. А теперь, каждого первого числа получал чеки по пятьдесят долларов, которые ему посылали хирург, аптекарь, инженер и деловой человек. А за это, с всеобщего молчаливого согласия, его попросили держаться подальше от Бостона. Так и случилось, что в возрасте пятидесяти трех лет Падре был лишь тенью самого себя, алкоголиком, имевшим свой табурет у «Харрингтона» на самом краю бара у туалета.

Он сидел там все дни, никому не мешая, никого не интересуя. У него не было ни друзей, ни врагов. Вот почему он удивился, когда одним январским вечером его пригласили к Джеку Дельгардо на Лексингтон авеню, чтобы встретиться с двумя друзьями Джека. Было обещано много выпивки. И действительно все основательно выпили, даже Падре. Потом, удивительная вещь, через полчаса речь зашла о теологии.

— Но вы все же должны верить в Бога? — настаивал Джек, подливая Падре. — Не обманывайте меня, Падре… Каждый во что-то верит, хотя редко говорит об этом. Я помню, что мне говорили в приходской школе — если ты священник, то на всю жизнь.

— Совершенно верно, — согласился Падре, наслаждаясь чудесным бурбоном. — В библейской терминологии, мне кажется, это звучит так: «священник на вечность согласно заповеди великого священника Мельхиседека».

Эдди Робертс — Ученый Эдди, как его называл Джек — скривился в улыбке:

— На вечность? — повторил он. — Судя по вашим ежевечерним загулам у «Харрингтона», вы скорее «священник по выпивке».

Все засмеялись шутке, даже Падре, но третий, Пит, не сменил настроения. До сих пор он говорил мало. Он внимательно следил за Падре, но исподтишка. Каждый раз, когда Падре бросал взгляд в его сторону, он опускал глаза на сигарету, которую держал в руке.

— Я получил классическое образование, — сказал Падре. — Самое лучшее — латынь, греческий, позитивная теология…

— Ага, а я думал, что вы не очень-то занимались теологией, — перебил его Джек, быстро переглянувшись с Питом. — Разве вы не повторяете это у «Харрингтона»?