Мария Дубинина - Джон Найтингейл. Истории о потустороннем.

Джеймс часто упоминал кого-то, кто до смерти пугал его, однако имени мне обнаружить не удалось, даже намека на роль, что таинственный незнакомец выполнял на корабле. Я надеялся, что в следующем письме завеса приоткроется, но конвертов больше не было. Зато на самом дне, под аккуратно сложенной морской формой, лежало нечто, завернутое в газету. Я с трепетом раскрыл находку.

Ей оказался дневник Джеймса. То немногое, что я в нем почерпнул, заставило меня покрыться испариной от страха. В ужасе я отбросил тонкую тетрадь в сторону и закрыл лицо руками. Мы прокляты, мы оба прокляты и нет нам спасения! Агата испугалась моего внезапного вторжения, но, увидев, в каком я был состоянии, побледнела:

— Господи, Джон! Что с тобой?

— Я… прочитал дневник… брата, — меня все еще трясло, и говорить было необыкновенно сложно — лицо и тело словно онемели.

— Что он пишет? Говори же, не молчи!

— Он видел «Каллисто» и это свело его с ума. И смотри, что я нашел еще. С трудом разжав пальцы, я бросил на кровать фотоснимок, запечатлевший всю команду «Лавинии», корабля, на котором плавал Джеймс. Агата внимательно его изучила:

— Если это Джеймс, — она показала на улыбающегося парня в первом ряду, — То ты на него очень похож. Но что такого…

— Ты смотришь не на того. Вот, в самом центре.

— И кто же это? Я сцепил заметно дрожащие пальцы и, собравшись с силами, выпалил:

— Лео Грант. Капитан-призрак.

Слово «покой» перестало для меня хоть что-то значить. После второго же дня, проведенного в стенах родного дома, мир снова перевернулся с ног на голову, и я уже не знал, где мое место в этом хаосе. Долгие ужасные месяцы я пытался убедить себя, что морской воздух губительно воздействовал на мой рассудок, вызывая чудовищные иллюзии, венцом которых явилась бригантина под названием «Каллисто». Я почти поверил, что не было никакого корабля и тем более ее призрачного капитана. Непрерывная череда опасностей, преследовавшая меня на суше все последнее время, объяснялась мною как чистая случайность, стечение обстоятельств.

Однако кое-что в дневнике покойного брата, кроме злосчастной фотографии, подтвердило, что я ошибался в своем рационализме.

— Что ты делаешь? — спросила меня тем вечером Агата, после того, как я решительно взялся за пуговицы своего жилета. Он полетел на пол, как и рубашка, и я с лицом, преисполненным мрачной обреченности, повернулся спиной:

— Что ты видишь, скажи? Я почувствовал ее прохладные пальчики на своей разгоряченной коже и вздрогнул, как от ожога.

— Родимое пятно. Под левой лопаткой, — ответила Агата.

— На что оно похоже? Она провела по пятну пальцем и задумчиво протянула:

— Не знаю… Немного на звезду, пятиконечную. Но я могу ошибаться. А что? Это важно?

— Это не просто родимое пятно. Оно появилось у Джеймса после встречи с «Каллисто». И у меня, кажется, тоже… Это было чистейшей правдой. Я точно знал, что проклятой метки не было у меня с рождения. Да, именно метки, потому что я больше не сомневался, что Лео Грант выбрал меня для цели, мне не ведомой и от того кажущейся мне особенно ужасной. Той ночью он вновь заговорил со мной, о сне, но теперь я узнал его голос:

— … ты мой. Разве ты не чувствуешь этого? Как кровь при моем приближении начинает бежать в обратном направлении, прочь от сердца? Расщепляется, становится водой…

— Чего ты хочешь, черт подери?! — мысленно воскликнул я, не размыкая губ, но при этом словно со стороны слыша свой истеричный крик.

— Я хочу получить тебя. Мы две части одного целого. Ты и я, навеки. На тебе моя метка, Джон, и тебе не убежать, как ни старайся. Все дороги ведут ко мне.

— Но я не понимаю!

— Ты поймешь. Позже… Я проснулся в липком холодном поту и не сразу понял, где нахожусь. Сквозь открытое окно проникал промозглый ночной воздух. Вдалеке, на пустоши, тоскливо выла собака. С тех пор и днем и ночью меня преследовал этот тихий, но проникающий даже сквозь шум майской грозы голос. Я ничего не говорил матушке, боясь еще сильнее расстроить ее — она и без того редко выходила из своей комнаты и была на редкость равнодушна ко всему, что ее окружало. Мне приходилось искать утешения в объятиях невесты, однако ее предложение занять одну спальню я решительным образом отклонил. Как бы тяжело и беспросветно ни было мое положение, я не желал подвергать Агату испытанию косыми взглядами и немыми упреками. Даже статус вдовы не давал ей право поступаться общественной моралью. И пусть она упорно стояла на своем, ночные кошмары я встречал в одиночестве. На четвертую ночь мучений произошло нечто, что чуть приоткрыло для меня завесу тайны. Я проснулся позже обычного и, хоть и проспал всю ночь, чувствовал себя неимоверно уставшим. Никто не спешил подниматься и звать меня к завтраку, так что я не стал особо торопиться, а посвятил время скрупулёзному анализу того, что открылось мне в очередном полночном видении. Я ни секунды не сомневался в его правдивости, несмотря на кажущуюся фантастичность существования самого факта так называемых вещих снов. Уверен, заяви я об этом во всеуслышание, и знакомства с психиатрической лечебницей мне не избежать. Однако я знаю как минимум одного человека, кто не только способен терпеливо выслушать меня, но и поверить услышанному. Агату я нашел в библиотеке. Она задумчиво листала толстую книгу, но по отсутствующему взгляду голубых глаз не трудно было догадаться, что содержание сего фолианта не доходило до ее сознания.

— Доброе утро! — нарочито громко поздоровался я. Агата дернулась в испуге, так что мне немедленно стало стыдно за свою глупую выходку. Нервы у всех нас были на пределе, и не стоило столь бесцеремонно нарушать тот хрупкий покой, что царил в стенах маленькой уютной библиотеки. Когда Агата повернул ко мне лицо, я с болью в сердце заметил темные круги вокруг ее глаз, покрасневших не то от слез, не то от бессонницы.

— Что ты читаешь? — я подошел ближе, но моя возлюбленная проворно захлопнула книгу и убрала в ящик стола.

— Ничего. Ничего такого, — она вымученно улыбнулась и протянула ко мне руки, — Обними меня, мне так грустно… Время замедлило бег, словно милосердно давая нам шанс просто побыть рядом, не размыкая нежных объятий и не говоря ни слова.

Но вот скрипнула половица в коридоре, и мы отпрянули в стороны, как застигнутые врасплох любовники. Шаги за стеной стихли, но волшебный миг был утерян, я решился поведать свой сон, повествующий о реальном событии из жизни моей семьи. Агата слушала меня внимательно, и лишь дрожь ресниц и нервные движения тонких бледных пальцев выдавали ее волнение.

— Иными словами, — резюмировала она, — Ты уверен, что смерть твоего отца не была трагической случайностью? Я кивнул: