Анатолий Афанасьев - В объятьях олигарха

Пока ехали, я достал из–за пояса джинсов тяжелую штуку, доверительно врученную Трубецким и до сих пор еще не нашедшую применения. Забавно, с этим черным пистолетом и на том же самом месте, на пупке, я играючи проскочил обе таможни. Понимаю, не всякий поверит, но это так. Риск был неосознанный. Благодаря уже, видимо, хроническому помутнению мозгов, в Шереметьево‑2 я вспомнил о пистолете лишь в тот момент, когда шли на посадку, в помещении, где пассажиров пропускают через металлоискатель. Засуетился, решил, вот и конец путешествию, покрылся испариной, но там скопилось много народу, и пожилой погранец, видно утомленный ловлей террористов, раздраженно сделал отмашку мне и еще кому- то: дескать, не путайтесь под ногами, давайте сюда — и чуть ли не в спину протолкнул мимо ловушки. В Англии получилось хитрее. Я намеревался избавиться от пистолета в самолете (может, запихнуть куда–нибудь в сортире — или спрятать на полке), но заспался — и когда спохватился, было уже поздно, самолет шел на посадку. Пришлось шепнуть Лизе, что у меня под рубахой контрабанда. Какая, спросила. Я ответил, добавив, что пистолет не мой, Трубецкого, не успел вернуть. Ничуть не растерявшись, Лиза пододвинула свою довольно вместительную дамскую сумочку: положи сюда! Я запротестовал, но Лиза строго сказала: «Клади, я знаю, что делаю».

Улучив момент, когда никто не смотрел, я запихнул пистолет в сумочку и задернул молнию.

Как Лиза пронесла пистолет, толком не проследил. Но, видимо, выручил встречающий нас господин с рыжими усиками и с черной шевелюрой. Он, по всей видимости, обладал какими–то особыми полномочиями, встретил нас возле трапа. Лизу узнал, и она его узнала, они даже обнялись. Меня Лиза не представила, показала глазами, чтобы следовал за ними. Этот господин и провел ее через таможню, сверкнув каким–то документом в открытой ладони — международный, оказывается, жест. Он же посадил в машину, которая доставила нас в пансионат, но сам с нами не поехал. Позже Лиза объяснила, что это один из давних знакомых ее семьи. Я не стал выяснять, какой семьи и чей знакомый, меня это, честно сказать, мало волновало. К этому времени у меня уже выработался стойкий рефлекс, который можно назвать «уклонением от избыточной информации», свойственный большинству руссиян, узнавших за годы реформ, почем фунт лиха.

В пансионате, едва оставшись одни, мы заспорили, что делать с пистолетом. То есть оба понимали, что надо от нею избавиться как можно скорее, но Лиза хотела, чтобы мы сделали это вместе (ей так, видите ли, спокойнее), а я с туповатым, запоздалым достоинством утверждал, что это чисто мужская проблема.

Лиза уступила, и я унес пистолет к себе. Держал сперва в ящике комода, под постельным бельем, а позже, когда оброс вещами, переложил в элегантный саквояж с цифровыми замками. Будто чувствовал, что расставаться с ним рано.

Вот и пригодился бесценный дар Трубецкого.

Мужчина обернулся с переднего сиденья, по–прежнему не только безымянный, но и безликий. Лишь в глазах, как у волка, две алые точки.

— Не вздумай мудрить, писатель, понял, нет? Я к тому, что…

Я не мудрил, спустил предохранитель и поверх сиденья два раза выстрелил ему в грудь. Звук был, как у дважды лопнувшего баллона, и руку оба раза сильно дернуло. Но никто не прибежал узнать, в чем дело, не завыли полицейские сирены и в окнах конюшни не вспыхнуло ни единого огонька. Ночная тишина в Лондоне такая же, как в подмосковном лесу.

Мужчина со вздохом завалился на бок, уперся головой в панель управления. Убийство не произвело в моей психике никаких изменений и не вызвало сильных эмоций. Во всяком случае, я не стал размышлять о смысле жизни, подобно Григорию Мелехову над убитым австрийцем. Зато, как читал в детективах, тщательно обтер пистолет носовым платком и оставил его на заднем сиденье. Вышел из машины, аккуратно, стараясь не хлопнуть, прикрыл дверцу и быстро, не оглядываясь, избегая освещенных мест, зашагал обратно к пансионату.

Надеялся, что вряд ли кто–то заметил, как я уходил и как вернулся.

У себя в номере собрал вещи, потом умылся и побрился в ванной, с любопытством разглядывая себя в зеркале. Ничего примечательного. Сухое, благодушное лицо руссияни- на, изборожденное преждевременными морщинами от тщетных усилий выдавить из себя раба и проникнуть в семью цивилизованных народов. Естественно, будучи в здравом уме, в человека с таким лицом невозможно влюбиться, если не приравнивать любовь к инфекционному заболеванию.

Из комнаты постучал в смежную с Лизиным номером стену. Один раз и второй. Через несколько секунд она ответила на стук. Еще через минуту я был у нее.

Лиза истолковала мой визит неправильно, с лихорадочно сверкнувшими глазами бросилась ко мне в объятия. Какое–то время мы молча целовались и обнимались. Она что–то шептала, я что–то отвечал невпопад, чувствуя, как тяжелеет, оседает на пол ее упругое тело, как оно изнывает в моих руках.

Наконец опомнился.

— Лиза, душа моя, пожалуйста… Надо быстро собраться — и смываемся отсюда.

— Что случилось?.. До самолета еще несколько часов.

— Мы не полетим на этом самолете, изменим маршрут… Лиза, можешь мне поверить и не задавать лишних вопросов?

— Конечно, могу, конечно… Только не волнуйся… — Видно, прочитала на моем лице нечто такое, чего не видела прежде. Торопливо раскрыла чемодан и начала складывать вещи. Ночная рубашка в розовый горошек трогательно обрисовывала ее фигурку, в этой рубашке она казалась особенно хрупкой, худенькой, совсем еще девочка…

Через полчаса, не попрощавшись с хозяйкой, мы покинули гостеприимный пансионат и затерялись в прохладных предрассветных британских сумерках…

Из телеграфного сообщения: «Автокатастрофа под Афинами. В ночь на 7 сентября произошла драма на загородном шоссе в десяти километрах от города. Автомобиль марки «понтиак», взятый накануне напрокат в Афинах, на большой скорости не вписался в поворот и, проломив бетонное ограждение, рухнул на каменное дно каньона. От удара машина загорелась, оба находившихся в ней пассажира, мужчина и женщина, погибли на месте. Причины аварии и личности погибших устанавливаются. Уже известно, что оба — беженцы из России…»

Из газеты «Москоу демократикус». Статья независимого журналиста Джека Киселькова «Олигархи тоже плачут». «Один из громких политических скандалов, связанный с именем господина Оболдуева, получил неожиданную развязку. У всех на памяти взбудоражившее московскую общественность известие о том, что для написания своей биографии знаменитый магнат привлек некоего Виктора Антипова, бездарного литератора, не брезговавшего помещать свои опусы в маргинальных черносотенных изданиях (да и где бы еще опубликовали его галиматью). Неизвестно, кто порекомендовал господину Оболдуеву этого так называемого писателя, но очевидно, что не нашлось рядом человека, который удержал бы его от опрометчивого шага… Как и следовало ожидать, история закончилась печально. С ответственнейшей работой псевдолитератор, естественно, не справился, зато обобрал доверчивого мецената до нитки (по слухам, одного столового серебра вывез из загородного поместья на двести тысяч долларов). Но мерзавцу и этого показалось мало. Попутно он соблазнил несовершеннолетнюю дочь хозяина, невинную двенадцатилетнюю девочку, и каким–то образом сманил ее в Европу. Бедное дитя, можно ли ее осуждать. Хорошо известно, как подобные господа, пекущиеся якобы о благе народа, сочиняющие никому не нужные книжонки, а на самом деле не имеющие ничего святого за душой, умеют обольщать и пускать пыль в глаза. И все же Бог, как говорится, шельму метит. Сексуальный литератор–маньяк утащил свою жертву в Грецию, но недолго наслаждался детскими прелестями. На радостях напившись, по своему обыкновению, водки (о диких пьяных дебошах Антипова с содроганием вспоминают завсегдатаи Дома писателей), он повез ее кататься на угнанной машине и, не справившись с управлением, нашел свой подлый конец на дне живописного греческого каньона, увы, похоронив вместе с собой и предмет своих низменных страстей… Легко представить безутешное горе отца, у которого она была единственной дочерью, не считая, разумеется, незаконных отпрысков, для коих господин Оболдуев, как известно, на собственные средства, как всегда не афишируя свое благородство, открыл замечательный «Дом сиротки» на Фрунзенской набережной…