Мила Бояджиева - Круиз Розовая мечта

— Жива. — Словно нехотя выдавил Саша. — …Пальмы, леопарды, легконогие лани… «Я вижу сегодня особенно грустен твой взгляд, и руки особенно тонки, колени обняв. Послушай — далеко-далеко, на озере Чад изысканный бродит жираф…»

Саша замолк, и я подумала, что занимаюсь каким-то идиотизмом. Сижу с прорицателем-ясновидцем, работающим в МВД, цитирующим Гумилева, и делающим загадочную мину в самом ответственном моменте своего монолога.

— Саша. — Мягко вывела я его из ясновидческого транса. — Вы хотите сказать, что любите гумилева или что эта девушка находится на озере Чад?

— Хм… А где её жилище, то есть квартира?

— А сами не «видите»?

— Ася москвичка. Ведь её зовут так или похоже, правильно? Окна её квартиры выходят в тихий переулок, но совсем недавно так открыли… пирожковую… нет — чебуречную… Знаете, этот запах кипящего масла и бараньего жира?

— Знаю… Это именно так. Асю страшно раздражал идущий к её балкону чад… Озеро Чад?

— Вот видите, доктор, вы быстро схватываете методу. Попробуйте приглядеться к темноте внутри себя. Сначала уберите все лишнее, сделайте абсолютную черноту, а теперь думайте о своей подруге и всметривайтесь. Что там?

Я улыбшулась:

— Вы переоценили меня, Саша. Как только я опускаю веки, передо моими глазами плывет то, что я видела перед этим — вот этот шарф.

Саша подскочил отрадости и захлопал в ладоши:

— Правильно!.. Несите чай и, если можно, рафинад.

— Я помню вашу манеру чаевничать. У меня вообще хорошая память.

— И не только, не только, поверьте. Когда я увидел вас с Сергеем, я понял, что вы, именно вы. а не другие девчонки, чувствуете то, что чувствую рядом с ним я.

— Что же это? — Я поставила на стол чашки и вазочку с кусковым сахаром. — Простите, быстрорастворимый.

— Плохо. Лучше пиленый, голубоватый, твердый… Да где ег теперь взять. Мне из Сибири присылают.

Я взяла чашку и спросила:

— Так за что пьем?

Саша с укоризной покачал головой.

— Я думал, вы поняли… Ну, разве вы не поняли? — Он поставил блюдце и разволновался. — Нельзя быть такой небрежной к себе! Нельзя бояться непривычного, прогонять тончайшее — ощущения, предчувствия, догадки…

— У меня их столько…И все какие-то мерзкие. Слава Богу, что это только фантазии…

— Извините, Слава, я нашумел и вас сбил. Начнем сначала. Вы видели не шарф — вы видели тень леопарда… Ваша подруга в теплых краях, жива… Но… Вы не ощущаете горьковатого привкуса?

— В чае? Это «Липтон»… Да, что-то есть.

— Не в чае, а в шарфе. В образе шарфа. — С досадой пояснил Саша. — Она в опасности. Возможно, в очень серьезной.

— Что же длать?

— Увы, это уж точно не в моей компетенции. «Меры пресечения», скорее, по части вашего мужа. Только должен предупредить, Слава: никому, никому ни слова о моем визите. Не надо, это может лишь усугубить участь пропавшей.

Допив чай, он поспешно собрался уходить, будто услышал бой невидимых часов.

— Ищите подругу на озере Чад. Я не знаю, где это, но она там.

— Саша, спасибо. — Я пошла за ним до калитки.

— Без благодарностей. Меня попросил Сергей Алексеевич. И все.

Он зашагал по сосновой просеке, маленький и сутулый, как лесной старичок. Я так и не рассмотрела, во что он был одет и какого цвета у ясновидца глаза.

— Постойте! — Рванулась я, догоня удалявшегося гостя. — Постойте, объясните, что тогда я увидела в Баташове такого необыкновенного?

Он осуждающе покачал головой:

— Но вы же сами знаете ответ, Слава. Хотите подсказку? Это слово начинается на ту же букву, что и озеро, где гостит ваша подруга.

Кажется, он подмигнул мне, и я помахала рукой, как машут вслед уходящему поезду — торопливо и растерянно.

— Чудесная у нас земля. Есть о чем тревожиться, за что бороться… Да, это не Аляска… — Арчил, сняв темные очки, озирал великолепную панораму морского простора, открывавшуюся с террася крымской виллы. Дом располагался на высоком холме, пряча в зелени акаций и кипарисов покрытую новой светлой черепицей крышу. Больше ничего во внешнем виде виллы финские реставраторы не меняли. Очистили от многолетних наслоений белил каменные колонны полукруглого портика центральной террасы, подремонтировали ведущую от подъезда в парк двускатную лестницу, покрыли высококачественным красителем оттенка спелого персика выложенные крымским туфом стены.

— Ну, конечно же, окна, ставни, фонари, статуи из песчаника — это все новое. И вон там, где сейчас бассейн и зимний сад, снесены все сарайные пристройки. — Объяснил Эд. — Хоть эта дачка и принадлежала Совмину под видом легочного санатория, запущено все было до безобразия. Типичный совдеповский бардак…

— Ну, теперь-то, вроде, не плохо. Не говоря уже о внутреннем убранстве. Можно снимать фильм об итальянской мафии. — С укоризной заметил Арчил. — А не поторопился ли ты, друг? Крым, увы, не остров, как определелил его для удобства своей антиутопии Аксенов. И пока не принадлежит нам.

Оглядывая морскую синь, с белыми барашками у берега и дымкой на горизонте, каменистые утесы, разогретые солнцем, карабкающиеся вверх низкорослые южные сосны, вдыхая запах лаванды, сиреневым ковром покрывающей лужайки, аромат ярких цветов, в изобилии разросшихся на клумбах, Арчил почувствовал неприятное беспокойство и жжение в груди. Уже потянувшись за сердечными каплями, он с удивлением понял, что приступ носит не медицинский характер. Будущего совладельца мира мучала зависть. Нет, не к Эдуарду, по жадности завладевшему крымской виллой, а к тем, кто когда-то называл эту землю своей, прикрываясь реалиями царской власти и привилегией помазанников божиих.

И еще, почему-то, Арчил до боли в груди, до спазмов в горле ненавидел тех, кто сумеет заполучить все это в недалеком будущем. Легко было прицениваться хозяйским оком к карте России, изучать прилагаемые к каждому региону характеристики и показатели «обороноспособности» — то есть степени усилий, необходимых для их завоевания. А вот так — над морской синевой, среди сосновых рощиц и зарослей лаванды, он всем своим существом ощущал бесценную красоту земли, у которой не может быть иного владельца, кроме Творца, взирающего с высоты…

— Что, не веришь в победу нашего дела? — Пригляделся Эд к побледневшему Арчилу. На переносице с изящной горбинкой проявились едва заметные ниточки швов. И в уголках губ, изменивших свой первоначальный горький излом на ироническую полуулыбку, что-то подтянулось, словно прихваченное невидимой нитью.

— Брось, Эд. Не время для психоанализа. Считай, что я сегодня не в духе.

— Прошлый раз ты выглядел повеселее… — Эд, одетый как простой американский турист — в бермуды цвета хаки и майку, подозрительно посмотрел на своего элегантного партнера.