Вячеслав Барковский - Выродок (Время Нергала)

— Я журналист. Поэтому в общении почти всегда чувствую себя свободно.

— Вы сами знакомитесь или к вам подходят знакомиться?

— Как когда. Больничная обстановка подсказывает.

— Скажите, пожалуйста, Игорь Дмитриевич, а вы сами относите себя к ведущим или ведомым? Я имею в виду вы считаете себя лидером?

Любомудров замялся. По опыту он знал, что с врачами нужно откровенничать как можно меньше. Поэтому ответил уклончиво:

— Не наблюдал за собой, точнее, с этой точки зрения не оценивал.

— Но вот вы взяли на себя ответственность, пытаясь расследовать серию кровавых злодеяний некоего маньяка. Это ведь признак лидерства!

— Простое журналистское любопытство.

— Но согласитесь, Игорь Дмитриевич, если правоохранительные органы утверждают, что никакого маньяка не существует, что убийства, которые время от времени, увы, совершаются, отнюдь не привилегия маньяка, то зачем вам опровергать это и стараться доказать обратное?

— То есть вы хотите сказать, зачем плевать против ветра? Валерий Михайлович, вы на отделении недавно. Мы с вами беседуем впервые. Разве вы не ознакомились с моей историей болезни? Там все написано.

— Я ее прочел. Поэтому и решил вызвать вас для разговора в конце рабочего дня. Как видите, врачи ушли. Мне любопытно разобраться в психологических мотивах вашего поведения… Честно говоря, строго между нами, я не вижу психиатрических мотивов, то есть психических отклонений в вашей личности.

— Вы не врач. Вы психолог. А медикам с опытом работы в наших психбольницах виднее.

— Я еще побеседую с вашим лечащим врачом, но мне кажется, вы, страдая некоторым комплексом неполноценности оттого, что занимаетесь мелкой уголовной хроникой, стремитесь самоутвердиться, доказать всем окружающим, что достойны гораздо большего. Отсюда и увлечение злодеяниями чудовища-маньяка.

— Но я столкнулся с конкретными фактами, которые скрывались от общественности.

— Вы случайно натолкнулись на разрозненные факты в самых разных оперативных сводках. Ваше воображение и самолюбие подсказали вам, что на этом вы можете сделать блестящую карьеру, доказать миру, чего вы стоите на самом деле.

— Мне только хотелось доказать, что людям угрожает опасность, что кто-то предпочитает этой опасности не замечать, тем самым усугубляя ее.

— Неужели вы всерьез полагаете, что обществу может угрожать один человек, тем более больной, тем более маньяк?

— Но ведь меня же сочли социально опасным! А я пытался разобраться во всем в одиночку.

— Здесь, я думаю, логика проста. Если вашу идею выбросить в общество, люди запаникуют. Каждый человек считает себя особо ценным и опасается, что именно он подвергнется нападению маньяка. Существование монстра никем и ничем не доказано. Но люди привыкли доверять прессе. Если бы ваши фантазии были опубликованы, мог бы начаться неконтролируемый процесс, граждане стали бы обвинять власти в неспособности справиться с охраной их жизни и подвергать сомнению само общественное устройство. И все это только по одной причине. А именно по той, что некий журналист, пусть даже талантливый, решил, что обязан открыть людям глаза, то есть вообразил себя спасителем человечества!

— Но ведь это же неправда! Я был доволен своим положением и всего лишь заинтересовался неким феноменом!

— Заинтересовались не для того, чтобы разобраться в нем, а ради того, чтобы вас наконец заметили, чтобы оценили ваше «я». Так что психического заболевания, как такового, мне кажется, у вас нет, но вы страдаете гипертрофированным честолюбием.

— В таком случае почему меня здесь держат?

— Потому что люди с гипертрофированным честолюбием становятся опасными, когда они пытаются претворить в жизнь свои личные замыслы, не считаясь с интересами общества. Но, я думаю, что вас продержат здесь недолго.

— Сколько?

— Это может определить только врач-психиатр. Однако полагаю, до тех пор, пока ваша нервная система не придет в норму и вы откажетесь наконец от своих идей и замыслов. Всего хорошего! Отдыхайте, Игорь Дмитриевич!

Через два дня Любомудрова вызвали к заведующей отделением.

— У вас, Игорь Дмитриевич, к сожалению, наблюдается обострение! Больные жалуются, что своими навязчивыми идеями, или попросту бредом, вы их тревожите, мешаете нормальному лечебному процессу! Я попрошу вас, Игорь Дмитриевич, придерживайтесь правил поведения, предусмотренных нашим лечебным учреждением. Мы со своей стороны вам поможем.

— Благодарю вас сердечно, Валентина Васильевна. Я, пожалуй, сам с собой справлюсь. Буду тише воды, ниже травы…

Но вечером его позвали в процедурную. Дежурная сестра Инна (почему-то без клички), которая в тайне от остального персонала чуть-чуть покровительствовала Любомудрову, тихо сказала:

— Балбес! Четвертый десяток пошел, а жить не научился! Кто за язык тянет? Ты что с психологом откровенничать стал? Придурок! Аминазин тебе велено колоть! Раз в день. Курс — десять инъекций. Для начала, пока не поумнеешь. В мое дежурство колоть не буду, Маша тебя тоже жалеет, дурака хренова. Только ты нас не подведи! Слюней побольше напусти, потрясись маленько. В мое дежурство можешь разок обоссаться. Словом, видел аминазиновых, знаешь!

— Знаю, — уныло сказал Любомудров. — И с каждым днем умнею. Спасибо тебе. Инесс! Если выйду, к тебе первой в гости с шампанским приду.

— На хер ты мне сдался, шизофреник паршивый. Иди! Укол получил и топай в койку!

«Поговорил с психологом, называется, — тоскливо думал Любомудров. — Ладно! Мир не без добрых людей. Выдюжим. И это пройдет!»

Любинин. Игорь Дмитриевич, где вы сейчас работаете?

Любомудров. Сейчас сторожем. Сутки через трое.

Любинин. А до этого?

Любомудров. До этого работал грузчиком в овощном магазине, у меня инвалидность…

Политруков. Простите, Игорь Дмитриевич, но вы говорите, у вас инвалидность. Как же грузчиком?

Любомудров. С моей инвалидностью только физическим трудом и можно заниматься. Я ведь шизофреник!

Политруков. Вы лежали в психиатрической больнице?

Любомудров. Точнее сказать, сидел… Два года.

Любинин. Но до больницы, насколько я знаю, вы были журналистом?

Любомудров. Был. Семь лет в газете отработал. Но после психушки отлучен от журналистики. Вот уже восемь лет. Может, оно и к лучшему.

Любинин. Почему же к лучшему? Разочаровались в профессии?

Любомудров. Да нет. Просто сейчас у меня больше свободного времени, и я могу более спокойно заняться тем, из-за чего, собственно, попал в больницу и был отлучен от журналистики.

Любинин. Но когда вы вышли из психушки, вас просто отлучили от журналистики и оставили в покое?