Семён Данилюк - Обитель милосердия [сборник]

По возвращении домой, полный радостного нетерпения, принялся он за работу. С азартом, какого не знал прежде, набрасывался на чистые листы бумаги. Два месяца, превозмогая соблазны, просидел, закрывшись в комнате.

Увы! Предвкушение успеха обернулось душевной мукой. Юнцом, стоило остаться одному, воображение захлёстывало его, так что едва находил время наспех записать обрывочные пометки. А чаще не находил вовсе. Слишком сладкими, волнующими были мечтания, в которые погружался, чтобы отвлекаться на ручку и бумагу. И удивительные истории и образы, заслонённые новыми, забывались. А эти новые растворялись среди следующих. Это огорчало, но не пугало. Казалось, избытка им не будет. Всего-то надо наконец заставить себя сесть и записать.

Он заставил. Спустя пять лет. Но что-то надломилось за эти годы душевного простоя. А главное, фантазия, сладкая и верная, казалось, подруга его, испарилась. Быть может, перелетела к другому, более усердному.

Всё-таки он написал с десяток рассказов, наброски к пьесе. Но сам видел, что всё это не дотягивает до серьёзного уровня. Даже лучшее требовало переделки или правки. А сил на кропотливую работу после двух месяцев разочарований более в себе не находил.

Вчера, правда, проблеснул недурной этюд, — Игорь Владимирович самодовольно улыбнулся и потянулся перечитать.

— Игорёк, иди обедать! — крикнула из кухни мать.

Игорь Владимирович в сердцах захлопнул тетрадку, убрал ее в ящик и выскочил из-за стола. Задержался у зеркала. Там отразилась высокая гибкая фигура. «И чего девки во мне находят? Плечи могли бы быть пошире, да и голова мелковата. Будто у ихтиозавра», — ненароком подумал Игорь Владимирович, с удовольствием разглядывая тонкие чистые черты лица.

Из кухни вновь донесся призывный крик матери.

— Да иду же! — Игорь Владимирович раздраженно отбросил расческу.

В коридоре столкнулся с вышедшей из гостиной младшей сестрой. При тусклом свете сорокаваттной лампочки лицо сестры показалось бледнее, чем обычно. Она нервно потерла длинными пальцами виски и прошла на кухню, словно не заметив брата. После последней ссоры они перестали разговаривать.

Поначалу все трое ели молча. Иногда Игорь Владимирович резким голосом просил у сестры передать ему солонку или горчицу, и та, не отрываясь от книги, придвигала требуемое. Бесстрастное равнодушие сестры задевало Игоря Владимировича, и он с трудом удерживался от ядовитой реплики.

Мать ела неспокойно. Всё время порывалась что-то сказать. Догадываясь, о чем зайдет речь, Игорь Владимирович с неудовольствием дул на горячий борщ. Наконец мать решилась. Будто только сейчас вспомнив, хлопнула себя по лбу:

— Вчера Марка встретила. Говорит, у них в газете освободилось место. Может похлопотать.

Игорь Владимирович, не ответив, подвинул ей тарелку с остатками овощей. Мать вспылила:

— Ты что ж так и собираешься дома до пенсии отсиживаться?

— Но, испугавшись, что обидела сына, поспешно поправилась:

— Мы, конечно, можем тебя одевать и кормить, но только если ты будешь занят делом… Пойми, сынок, тебе двадцать пять. Позади институт, армия. Надо бы наконец устраиваться. Отец в двадцать пять уже начальником цеха работал.

— Ну да, он и сейчас им работает, — не удержался Игорь Владимирович. Сам понял, что сказал лишнее, но увидел, как зыркнула исподлобья сестра, и распалился: — Мне по закону после армии три месяца отдыхать положено. А прошло чуть больше двух. Может, за оставшееся время найду себе дело по призванию? Что ж мне, учителишкой, что ли, идти, если вы меня в своё время в проклятый пед засунули?

При этом привычном упреке мать тяжело замолчала. Но вступилась сестра:

— А почему бы тебе, собственно, и не пойти учителем? Раз ничего другого не умеешь.

Обида охватила сразу, всего:

— Это ты завалишь вступительные и пойдешь в какой-нибудь Дворец культуры соплежуев гаммам натаскивать. Учить она меня вздумала. Курица!

Еще три года назад сестра начала бы спорить, кричать, быть может, заплакала. Теперь допила компот, поблагодарила мать и вернулась в гостиную, откуда тотчас послышалась мелодия Бетховенской сонаты.

— Вот так целыми днями, — вздохнула мать. — Трудится до отупения. Как бы не переиграла. Я Норе написала насчет Киевской консерватории, та похлопотала. Но — наотрез отказалась. Задалась целью в Гнесинку и — больше никуда. А куда ей с её техникой в Гнесинску? Но я уж молчу как рыба. Помню твой горький опыт. Эх, к ее бы старательности да твой талант!

— Ты не виновата, — великодушно утешил ее Игорь Владимирович. — В семнадцать лет у самого голова должна быть на плечах.

— Я ведь думала как лучше, сынок! — растроганная мать притянула его к себе. — Рассудила: провалишься в МГУ — душевная травма. Ты ж такой ранимый. Да и армия маячит. А пед — вариант беспроигрышный. К тому же можно было в аспирантуру или журналистом. При твоих-то способностях! Вот Марк вчера…

— Я тебе уже объяснял, мама, — Игорь Владимирович освободился из ее рук. — Газета — это штамп. Хочешь погубить себя — иди туда.

Мать никогда этому не верила. Но спорить с сыном с его гипертрофированным самолюбием не решалась. Всё-таки попыталась осторожно возразить:

— Но ведь многие начинали с мелочей. А потом стали международниками. Талант, он всюду пробьётся.

— Талант, талант! Да нет у меня никакого таланта! — как всегда неожиданно, вспылил Игорь Владимирович. — Выдумали байку про золотого мальчика. А я обычный. Обычный! И отстаньте все от меня!

Он пробежал по наполненному музыкой коридору, подскочил к гостиной, крикнул в склоненную близоруко над пюпитром фигурку:

— Закрываться надо! Гилельс задрипанная!

Хлопнул от души дверью.

— И не входите ко мне! Я занят! — рявкнул он в сторону кухни, вбежал в свою комнату и вжался лбом в тёплое оконное стекло.

— Сволочь! Какая же я сволочь, — зашептал он. Как-то всё нескладно выходит. Всё как-то… Вот ведь любит он мать и сестру, а что на деле? Мать всегда в слезах, с сестрой и вовсе будто чужие. Почему всё так сложно и почему он такой сложный? А ведь со стороны, верно, натуральным подлецом выглядит.

Игорь Владимирович представил, что за происшедшей сценой наблюдал кто-то посторонний, невидимый. И его бы спросили потом: «Ну, как этот Игорь Владимирович?» — «Неврастеник и пустышка». Так бы, наверное, и сказал.

Все мы с плеча рубим, торопимся ярлыками обклеить. Но ведь грязь, что на поверхности, порой не суть, а ширма. Ты не поленись, в глубину загляни. Вот в чем настоящая задача мастера — добраться до человеческой изнанки. Ведь это так заманчиво: постичь человека обстоятельно, скрупулёзно и найти точные, единственные слова, что лягут в текст одно к одному, как жемчужинки в колье.